Блудный сын, или Ойкумена: двадцать лет спустя. Книга 3. Сын Ветра

Гюнтер заглянул в свою пиалу.

На донышке скопилась лужица вина. Запрокинув голову, кавалер Сандерсон вытряс в рот последние тёмно-красные капли. Местное вино было кислым, слабым, вязало рот. Как при таких сомнительных достоинствах вино сохранило яркий вкус винограда, Гюнтер не знал. Он плохо разбирался в винах. Приговорив остатки, он опустил пиалу на пол, старясь делать это как можно тише, но керамическое донышко всё равно стукнуло по рассохшемуся дереву паркета.

Посол Зоммерфельд встрепенулся.

Нет, он и до того не спал. Просто сидел, хмурил брови, глядел в черный прямоугольник окна. Так они сидели уже часа два, не меньше. Перед этим Гюнтер скучал в выделенной ему комнате один. Посол пришёл, когда за окнами стемнело. Принёс две пиалы и медный кувшин с вином — пузатый, длинногорлый, с узким клювом-носиком, похожий на страдающего ожирением журавля. Сев напротив, Зоммерфельд бросил на Гюнтера вопросительный взгляд. Гюнтер кивнул, и посол наполнил пиалы. Он наполнял их много раз. Кувшин казался бездонным, но опьянение, желанное и спасительное, гуляло где-то в других краях. Отцы джиннов сидели вдвоём: один в продавленном кресле, другой на полу. Темнота сгущалась, мужчины пили. Разговоров они не вели, свет не зажигали.

Чахлый фитилёк в масляной лампаде, и хватит.

Зоммерфельд встряхнул кувшин. Судя по бульканью, вина в журавле оставалось на треть. Кажется, посол уходил за вторым кувшином — третьим? четвертым?! — но когда он ушёл и когда вернулся, Гюнтер не заметил. Журавль клюнул пиалу, струйка вина, едва различимая в сумраке, казалась смоляной. Трезубец, вспомнил Гюнтер. Трезубец брамайна такого же цвета. Журчание в тишине звучало громко до неприличия. Посольство вымерло или затаилось: ни звука. Все спят? В это Гюнтер не верил. Вот Натху точно спал, иначе брамайн наверняка явился бы сообщить, что мальчик проснулся. Или не явился бы? Сидит сейчас у постели, грузит юному антису по полной программе: ты — аватара нашего возлюбленного божества, тебе надо скорее лететь на Чайтру, тебя там все только и ждут…

Сходить, что ли, в медблок? Проверить?!

Честно говоря, Гюнтер не верил, что брамайну удастся в чём-либо убедить Натху. Даже если Горакша-натх будет лезть из кожи вон; особенно если будет лезть из кожи вон. Сын не видел, как брамайн его защищал, а словами его поди пройми. Разве что какой-нибудь заковыристой позой? Рудра Адинатх (или как его там?!) знает восемьдесят четыре тысячи разнообразных убедительных асан…

Он пригубил вино.

Темнота за окном поредела. Полыхнула охристым заревом. Рука посла дрогнула, вино пролилось мимо пиалы.

— Что там? Пожар?

Оба сунулись к окну, столкнувшись плечами. Металлический протез Зоммерфельда глухо брякнул о подоконник. Под окном, совсем рядом, полыхало рыжее пламя. Горим?! Это факелы, с опозданием понял Гюнтер. Целое море факелов! Он проморгался, море распалось на отдельные огни, оказавшись не морем, а так — озерцом или даже большой лужей. В отдалении над домами вставало зарево пожара.

— Квартал Хаджиб-Хайй, — отметил Зоммерфельд. Голос посла дрожал. — Там живут придворные.

— Это из-за нас?!

— Не знаю. Вряд ли.

Посол воздел кверху палец: призвал к тишине. У них с женой это было семейное — вчера доктор Ван Фрассен призывала Гюнтера к молчанию ровно тем же жестом. И тоже, кстати, стоя у окна.

Факельное озерцо текло, меняло очертания, пока не выстроилось полумесяцем. Огненные блики отражались в начищенных латах и шлемах, слепили глаза, кровавыми отблесками скользили по лезвиям обнаженных клинков; порезавшись, рассыпа̀лись искрами и пропадали во мраке, чтобы возникнуть вновь. Гюнтер прищурился: перед зданием выстроилась сотня бравых воинов, снаряжённых для боя. Доспехи, остроконечные шлемы. Копья, круглые щиты, кривые сабли. Такие же латы были на воинах, сопровождавших Кейрин-хана при первом его явлении в посольство. Каждый третий вместо копья держал высоко вознесённый над головой факел.

Кейрин решил не ждать?

Вперёд выступил предводитель — офицер? — без щита и копья, с одной лишь саблей на поясе. Поверх доспеха он был в длинной накидке из блестящей ткани. Тюрбан, намотанный на шлем, оставлял лицо в тени. Офицер что-то гортанно пролаял. Похоже, он обращался к хайль-баши, который сегодняшним утром взял посольство «под охрану».

— Он говорит, что прибыл по приказу шаха. Абд-аль-Ваккас и его люди должны сдать ему пост и уйти.

— Смена караула?

— Боюсь, это смена власти, — очень тихо, так, что Гюнтер едва расслышал, пробормотал Николас Зоммерфельд.

Кто-то, невидимый Гюнтеру — скорее всего, одноглазый хайль-баши — гавкнул в ответ. Кавалер Сандерсон ничего не понял, но тон не оставлял сомнений: офицера в накидке только что послали в задницу, как бы она здесь ни называлась.

— Он отказывается подчиниться. У него тоже приказ.

Окно было открыто. Гюнтер навалился на подоконник, пытаясь увидеть, сколько стражников противостоит воинам с факелами. Его заметили, сразу несколько рук взметнулись вверх, указывая на кавалера Сандерсона.

— Шайтан! — завопили внизу. — Шайтан!