BLUE VALENTINE

У обоих было плохо со сном. В девять зазвонил телефон (ошибка). Короткая бредовая эвакуация в сон — и снова эта жизнь, которая воспринималась, как порода, которую надо перелопатить.

…Пятничный сабантуй был ни при чем (сегодня пятница). По всей видимости, она ничего не скрывала. А вот он был не в себе и повсюду видел заговоры.

Сегодня приезжает Солженицын. Еще недавно это вызвало бы какую-то вибрацию. Теперь ему было скучно.

Ему давно было не до того.

Его сила — была сила человека, более не цеплявшегося за жизнь, не собиравшегося делать в ней что-то еще, сохранить плацдарм, оставить чего-то на потом. Он выкладывался весь — в эту минуту, перед этим человеком. Он не боялся трудных задач, он был уверен, что может справиться с любой задачей — именно потому, что перестал жалеть себя и свое время. О, может быть, он еще и Оксану сможет завоевать!

…Бессонница. Еженощная спутница. Он сидел в своем курятнике и минутами страшно уважал себя. Мания величия нахохлившегося индюка. Чего он хочет? Вечно “играть”, строить кухню, “побеждать”, не платя долга победителя? Сколько он сможет продержаться, и что дальше? Или его сила как раз в том, что он не думает об этом “дальше”, не боится его и не боится чужого мнения о себе? Он нечаянно оказался, может быть, лучше, чем он был на самом деле. Он был свободен от отчаяния и безрассудства. Он совершенно созрел для роли Гамлета. Он познал муку, и она отчасти воспитала его. Он перестал бояться жизни, потому что перестал ею дорожить. Она оказалась не тем, что он о ней думал. Теперь он мог рисковать, потому что был готов платить собой. Он не хотел говорить о судьбе и счастье — все это было из другой жизни. Теперь лишь игра насмерть. Он был жалостлив, жалел даже вещи. Он жалел себя. Он был сентиментален. Теперь он ничего не жалел. Он брел без дороги по лесу и с равной готовностью ждал любых приключений. Может быть, он созрел для дурдома тоже.

Исчезнувшего было Женю, оказывается, жутко избили на Цветном: сотрясение мозга, выбитые зубы, разбитый нос. Отобрали все деньги (90 тыс.) и паспорт. По этой причине завтра он отбывал на родину. Он зашел на один вечер — забрать вещи.

А днем зашла Марина, еще одна женщина с трудной судьбой, любовями, изменами и разрывами. Рассказала про диагноз, поставленный ей, матери двоих детей, в женской консультации: “Бесплодие, которое улучшается с каждыми родами”.

— Я думала, у вас тут во дворе одни “мерседесы”, — с застенчивостью окраинного жителя сказала Марина.

— Нет, некоторые предпочитают “вольво”, — уточнил Захар.

— Неправда, — возразила Оксана. — Вон, с третьего этажа, занимается бизнесом. У него голубой “москвич”.

— Это “жигули”.

— Ну, “жигули”.

— На них он ездит к гаражу, где у него стоит “мерс”.

— Ладно тебе.

— Сущая правда.

Марина продолжала щебетать. Странно, что в этой маленькой, хрупкой, чуть-чуть даже простоватой и кроткой по виду женщине кипели такие страсти! Ее, дипломированного филолога, бил муж, попеременно пытающийся покончить с собой и убегающий с топором убивать очередного ее любовника.

Глупо? И немного завидно. Впрочем, теперь они играли в похожие игры. Весь бред человеческих взаимоотношений, который прежде пробуждал в нем только брезгливость, теперь вызывал мучительный интерес. Он начал слушать и перестал судить.

Он мог запросто увлечься женщиной. Ему нравилось играть в любовь, нравилось чувствовать, переживать. Но потом он бы желал, чтобы опустился занавес, и он мог вернуться в реальную жизнь (what is it?). Полюбить же по-настоящему, из самой глубины себя — он мог бы только абсолютного альтруиста. Кем он никогда не был сам, и кем, кажется, готов был “работать” теперь.

В том-то и дело, что в значительной степени он считал за такового Оксану. Невыносимо было бы узнать, что это не так.

Вечером звонок: приехал Ричард. Теперь и перед ним надо будет разыгрывать номер крепкой семейной пары, у которой все неизменно и по-американски o’key.

Целую неделю не было сил ничем заниматься. Оксана была у Даши. Вот еще один мастер интерпретации. Передала бывшее в тот вечер совсем в другом контексте и в других словах. Получалось, что расколола Захара на мах: мол Захар ее подписывал, а она стойко отказалась. Какая-то дремучая гордость и потребность самоутверждаться (а это слабость). Неужели женщина совсем не может быть объективной?

Вернувшись, Оксана устроила ему мозговой прессинг — немного не вовремя: он весь день перекладывал пол на кухне, сгнивший за сто предыдущих лет.

— Меня все убеждают, что ничего особенного не произошло, и это всегда так бывает. И я постепенно убеждаюсь…

Убеждена и в том, что то, что сделал ей Захар, вернувшись, равно тому, что сделала она ему. И что у него нет никаких оснований изображать из себя жертву. Захар вернулся, чтобы не умереть, и она спала с ним, чтобы не умереть. Вернувшись, Захар был в экзальтации, вызванной нанесенным ему ударом. Она тоже была в экзальтации, вызванной любовью.

— Зачем ты его так любила, почему не могла отказаться от любви? — спросил Захар.

— А почему ты не мог отказаться от любви ко мне?