Блуждающая звезда

Время жизни расслоилось на крохотные отрезки смерти. Взглянув на Тину, Макгроун поспешил вернуться к Мелтону. Он поворачивал голову, словно завороженный, наблюдая за тем, как правая рука Мелтона, изогнувшись, схватила рукоять бластера, и тот медленно, словно опутанный невесомостью, стал поднимать свое тонкое дуло вверх. Рот Мелтона раздвинулся для крика. Макгроун опередил убийцу. Длинный импульс, плавной чертой покинувший оружие Макгроуна, вонзился в голову Тройда. Медленными каплями брызнули куски черепа и мозга. Причудливо кувыркаясь, они падали на пол, слюняво цеплялись за стены. И в этот миг Макгроун почувствовал нестерпимую боль, ворвавшуюся с трехгранным острием, которое вонзила в его тело Тина. Трехгранное лезвие вошло точно под левую лопатку, тягучая липкая лента времени сжалась в стремительную спираль, вместив жизнь Гарри Макгроуна в крохотное, безликое мгновение. Мгновение смерти…

На Земле, в западном полушарии, вечно стоит осень. Там, в крохотном городишке со странным названием Дастополь живет некий Тед Макгроун, который, выпив молодого вина, любит рассказывать о своем брате, отправившемся в прошлое.

— Он ушел искать счастье и наверняка обрел его, — говорит Тед и роняет пьяную мутную слезу, после чего наполняет стаканчик вновь. И так продолжается до тех пор, пока госпожа Макгроун не отбирает у мужа бутыль с вином и не гонит его спать. А на Земле стоит вечная осень.

АНГЕЛ

Собор был заполнен рыдающим пением органа. Высокие звуки голубиной стаей взлетали под купол, ватно сползали по стенам и бились тугим мячиком о мраморные ребра колонн. Звуки рвали душу, вознося ее к глубинам сознания, и биение сердца переплеталось с биением мысли, отравляя последнюю всепоглощающим наркотиком чувственности. Тело цепенело, а душа взвивалась вверх, к своду, где изящный худой человек с вычурной бородкой гранда тщетно пытался оторвать нанизанные на крест руки. Здесь они растворялись и сливались с незримой душой человека, который на деле был Богом. И душа тоже становилась Богом, ибо осязающий Господа становится подобен ему. Душа парила в весях, мягко перекатывалась по туго натянутым жилам прозрачно–невесомых струн, а орган рыдал. В его плаче было что–то чувственное, почти вакхическое, но люди, зачарованно внимавшие вышнему гимну, не отождествляли свой экстаз с бесовским богом эллинов, ибо не знали того бога. Чувственный трепет означал для них отказ от человеческого и слияние с Ним, пожертвовавшим жизнью ради искупления их грехов.

Тонкие, белые, почти женские пальцы органиста плавнр перебегали по рядам костяных клавиш, меняя регистры и мелодию. Он играл грустную и торжественную мессу, подобающую чувствам и приличию, но время от времени пальцы невольно ускоряли свой бег, и тогда в размеренное движение мелодии врывались неистовые аккорды токкат, буйные и пьянящие, словно молодое вино. И душа вздрагивала и начинала озираться в поисках оставленной на земле бренной оболочки, а через миг токкаты растворялись в торжественном гимне Ему, и душа мгновенно забывала о своих суетных стремлениях.

Выше, выше, еще выше… Выше только свод, а за ним — ничто, из которого нет возврата. Звуки замерли и рассыпались приглушенными басами, возвращая душе свободу. Душа протерла глаза, повела вокруг ошеломленным взором и, устыдившись своей наготы, поспешила юркнуть в тело. Меж колонн пронесся последний протяжный аккорд, и пришла тишина, терзаемая слабыми отголосками резонирующих стен, а через миг стихли и они.

Потрясенные слиянием с Ним, прихожане покидали собор, на выходе заполняя чашу для пожертвований серебряными и золотыми кружочками. Музыкальная месса Отца Ворда стоила этой ничтожной платы.

В этот миг человек с тонкими пальцами был уже далеко. Он стоял перед небольшим столиком, опустив руки в сосуд с чистой ледяной водой. Пальцы горели, словно их наполнял огонь. Человек ненавидел свои пальцы, он имел полное право ненавидеть их, предпочитающих токкаты плавным рыданиям месс.

— Дьявольское порождение! — тихо шевельнулись тонкие бесцветные губы.

Послышался негромкий стук в дверь. Человек вздрогнул и быстрым, воровским движением вылил воду в стоявший под столом серебряный таз. Он вытер насухо онемевшие пальцы рушником и лишь после этого промолвил:

— Войдите.

Дверь отворилась, и в комнату проникла женщина — странное существо, почти неразличимое на фоне тусклых стен. Она была не стара и не молода, не уродлива и не красива. Весь ее облик носил печать той серой усредненности, которая сливает человека с миром, растворяя его как в толпе, так и в сосновом бору. Великий Фуке утверждал, что именно так должен выглядеть настоящий соглядатай, но этот мир не знал Фуке; тот придет много позже, в эпоху ярости и расшитых золотом эполет. Этот мир был более тускл и более безобиден.

Подойдя вплотную к органисту, женщина поклонилась ему и тихо шепнула:

— Отец Ворд, он опять прилетал.

— Хорошо, Луиза. Что они делали в этот раз?

— Как всегда, Отец. — Серые щеки женщины покрылись бледным подобием румянца. Она запнулась, словно устыдившись, но потом все же вымолвила: