Блуждающая звезда

В эти часы я любила слушать истории, которые рассказывал ребе Йоэль. Он садился на пол под окном в окружении детей, и его одежда и волосы блестели в солнечном свете, как шелк. Поначалу Йоэль говорил только для меня и Жака Берже, не повышая голоса, чтобы никому не мешать. Он открывал свою книгу в черном переплете и начинал медленно читать, сперва на том необычайно красивом языке, жестком и нежном, который я уже слышала в синагоге в Сен-Мартене. Потом переходил на французский, пересказывал медленно, подбирая слова, иногда Пастушок помогал ему, потому что французским он владел плохо. Со временем к нам стала подсаживаться мама, и другие дети тоже, мальчики и девочки, многие не знали нашего языка, но все равно сидели и слушали. И еще одна девушка, ее звали Юдит, бедно одетая, всегда повязанная по-крестьянски цветастым платком. Все ждали, и, когда ребе Йоэль начинал говорить, казалось, это голос изнутри нас нашептывал то, что мы слышали. Он говорил о законе и вере как о самых простых вещах на свете. Все было просто: он говорил про нашу тень, объясняя, что такое душа, а объясняя, что такое справедливость, говорил про солнечный свет и про то, как прекрасны дети. А потом он открывал книгу Берешит, ту самую, что дядя Симон Рубен подарил моей маме перед отъездом, и объяснял, что в ней написано. Лучше всего была история о начале бытия. Сперва он произносил слова на божественном языке, медленно, чеканя каждый слог, каждое имя, и порой казалось, что все понятно по одному только звучанию слов на этом языке здесь, в тишине нашей тюрьмы. В тишине, потому что в эти минуты все умолкали, прекращались болтовня и споры, старики и те прислушивались, сидя на койках. Это звучали слова Бога, те, что были в начале, до того как Он сотворил мир. Йоэль произносил имя медленно, на выдохе, вот так: «Элохим, о Элохим, единственный среди всех, величайший из сущих, Тот, Кто един в Себе Самом, Тот, Кто может…» И читал о первых днях творения, здесь, в большом и гулком помещении, над медленно передвигавшимися по полу прямоугольниками света.

«В начале сотворил Элохим небо и землю».

«Сотворил? — спрашивала я. — Разве небо и земля не всегда были?»

«Да, сотворил, то были первые творения, подобные Элохиму».

Он читал дальше: «Земля же была пуста и хаотична, и тьма над бездною». И говорил: «Элохим творил из пустоты, пустота есть цемент земли и всего сущего».

«И дух Элохима, всевышнего, витал над водою», — читал он и говорил: «Дух, дыхание над холодом воды».

Он говорил о солнце, о луне, это были сказки. И забывались тюремный сумрак и время, передвигавшее по полу свет окон.

Это было нечто необычайное. Все мы, и Юдит, и даже маленькие дети мгновенно понимали, что значат его слова.

Он читал дальше: «И сказал Он, Всевышний: да будет свет. И стал свет. И увидел Всевышний свет, что он хорош, и отделил свет от тьмы». «Свет, — говорил Йоэль, — был тем, что познается, а тьма была цементом земли. И свет, и тьма даны навеки и навеки отделены друг от друга. С одной стороны, познание, с другой — этот мир…»

«И тогда Он, Всевышний, назвал свет ЙОМ, день, а тьму назвал ЛАЙЛА, ночь». Мы вслушивались в эти имена, прекраснейшие из всех имен, какие мы когда-либо слышали. «ЙОМ был как море, безграничный, все заполняющий, все дарующий. ЛАЙЛА была пустотой, цементом мира». Я слушала слова божественного языка, гулко звучавшие под тюремными сводами. «И был вечер, и было утро. ЙОМ ЭХЕД».

Эти слова в устах Йоэля — День Один — были точно трепет: первый день, рождение.

«И сказал Он, Всевышний: да будет свод внутри воды, и да отделяет он воду от воды. И сделал Он, Всевышний, свод; и отделил воду, которая внизу под сводом, от воды, которая наверху над сводом. И стало так».

«Что это за вода внизу?» — спрашивала я. Он долго смотрел на меня, не отвечая. Наконец говорил: «Подожди, в книге ничего не говорится просто так. Слушай дальше: «И назвал Он, Всевышний, свод ШАМАИМ, небом. И был вечер, и было утро: ЙОМ ШЕНИ». Чуть помедлив, он продолжил: «И сказал Он, Всевышний: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так».

«Почему же сначала была вода?»

«Потому что движение прежде неподвижности, первое движение жизни».

Я думала о море, которое нам предстояло пересечь. По ту сторону явится суша. Йоэль снова читал из книги и переводил: