Блуждающий костер

Женя понимала, что ее ждет наивная, не стоящая выеденного яйца хитрость, и все же сердце против воли леденело от ужаса.

— А, нявки! Ну конечно. — Володя решил подхватить игру: его лицо приняло деланно-скучное выражение.

— Это даже ребенок знает, — поддакнула Катя.

Женя умоляюще переводила взгляд с одного на другого, ожидая, что маски притворства вот-вот прорвутся дружным смехом, но они держались крепко.

— Р-ребят, ну что вы несете… Перестаньте уже!

— Да ничего мы не несем. И ничего тут страшного нет. Когда поодиночке, нявки вообще неопасные. Они ж маленькие.

— Вот таку-усенькие!

— Только глазки, бывает, горят в темноте.

— Но они ж близко не подходят.

— Не подходят, если их мало. Но бывает иногда, что побольше собираются.

— Угу, они ж почкованием размножаются…

— Ага! Бывает, что весь лес — в их глазах! — вытаращив собственные глаза, утробным шепотом вторил Петя.

— Гм, не совсем. — Генка нахмурился оттого, что его задумку неверно поняли, и незаметно сделал Пете знак. — Вообще-то, когда их много становится, они под снег прячутся. И под снегом передвигаются. Быстро-быстро…

Женя побледнела, представив вокруг шатра, под толщей снега, бесчисленные полчища неведомых нявок. Друзья больше не мешали автору. Затаив дыхание, все ждали кульминации спектакля.

— Бывает, заметят шатер в лесу, окружат и… как понесутся со всех сторон!..

— Только глаза под снегом светятся! — не выдержал Петя.

— …и ка-ак выпрыгнут на поверхность!

— Вот та-ак!!

Это уже был экспромт Володи. Безудержно хохоча, он склонился над Женей и с криком «нявки, нявки!» принялся неловко щекотать ее. Умом она понимала, что это выглядит нелепо и совсем не страшно, но сердце охватила паника. Она заверещала, стала отбиваться руками и ногами, сбрасывая воображаемых нявок, которые — она знала это — были лишь корявыми пальцами Володи и примкнувшего к нему Пети. И все-таки она не могла остановиться. В одном измерении мира это были Володя и Петя, сыгравшие с нею глупую шутку, а в другом — настоящие, страшные нявки, несущиеся фронтом под снегом и нацеленные на одну лишь ее…

— Ну хватит, блин! Чё верещите-то?

Сиплый голос Димыча отрезвил и шутников, и их жертву. Володя сообразил, что сегодня он уже достаточно снисходил до народа, и пора включить начальственные интонации.

— Так, ладно, спать уже пора. Кто у нас сегодня первым дежурит? — принялся он распоряжаться, вмиг позабыв, что только что сам со счастливым лицом щекотал Женю.

У дальней стенки шатра молча поднялась лежавшая спина; руки стали энергично тереть заспанные глаза. Это был Данила. Он уже успел залезть в спальник и задремать, но, услышав сквозь сон о своих обязанностях, немедленно проснулся. Точнее, это сделало тело, а душе ничего не оставалось, как покорно следовать за своим вместилищем. Выбравшись и накинув пуховку, Данила устроился на маленьком чурбачке перед печкой, сразу сделавшись похожим на нахохлившегося воробья. Остальные — те, что еще не лежали по спальникам — начали поспешно укладываться.

— Сегодня дежурим по полтора часа… Часы на сучке висят, — сонно проговорил Володя, переворачиваясь на бок.

У него была фантастическая способность мгновенно засыпать, едва корпус принимал горизонтальное положение, а голова касалась импровизированной подушки из свернутых вещей. Другие худо-бедно тоже так умели. Не умела лишь одна Женя. Впрочем, сейчас ей все равно не ложиться: между нею и подушкой лежало то самое важное дело, которое она столь долго откладывала. Ну что же делать — пора! Женя решительно выбралась из вороха тряпок и полезла надевать бахилы прямо на носки. Ботинок не было: они висели среди гроздей одежды на «новогодней елке», служа залогом будущего тепла и сухости ее ног. Она ощутит это завтра утром, когда обует высохшие ботинки (правда, ощутит ненадолго, потому что ботинки быстро снова отсыреют). Снять ботинки и всунуть в них ноги означало бы отказаться от залога сухости, потому что в этом случае два часа просушки будут перечеркнуты (это было не совсем так, потому что за пять минут они бы не успели отсыреть, но Женя была пуглива и суеверна). Данила недовольно замычал, когда она случайно задела его, пробираясь к выходу. Он боролся со сном, и оттого был угрюм и мрачен.

— Для тех, кто будет ночью выходить… Большая просьба — отходите от шатра подальше! Задолбало уже утром ходить по ссаному снегу, — подал голос Димыч из своего угла.

Он говорил обобщенно — для него это было верхом деликатности — однако Женя была уверена, что мишенью скрытого упрека была именно она. Она вздрогнула, покраснела и порывисто дернула тесемку, которой был затянут вход. «Ну и сволочь же ты! — злобно подумала она. — Я ж не виновата, что тебе все нипочем, ты и в другой конец леса можешь пописать сходить. А мне, представь себе, страшно! Я не могу далеко уйти. Просто не могу…»