Блуждающий огонек

— Отец говорит, что ты вся в прабабушку. Я слышал, она та еще чертовка была в молодости, творила, что хотела. Не зря же она тебя так любит, единственной наследницей выбрала…

Тон Александра обвиняющим, вроде бы, не был, но Катя немного смутилась:

— Я ее об этом не просила.

— А я тебя и не виню, — спокойно сказал брат. — Все, успокоилась?

Катя метнула на него взгляд, в котором снова вспыхнула злость:

— Не заговаривай мне зубы, Саша! Даже если ты не врешь насчет того, что maman мной тяжела была, все равно многое неясно. Почему maman меня так ненавидит, если я ее родная дочь? Это ты можешь мне объяснить?

Задав этот вопрос, Катя переплела дрогнувшие пальцы и затаила дыхание в ожидании ответа. Наверное, если бы брат начал отрицать очевидное, уверяя ее в незыблемости материнской любви, она очень глубоко и надолго разочаровалась бы в нем. Саша молчал очень долго и наконец мрачно выдавил:

— Я бы и сам хотел это понять, Катюшка…

Катя отвернулась и невидящим взглядом уставилась в окно. Как странно. Она давно знала, что мать не любит ее, более того, — ненавидит. Почему же именно теперь стало так невыносимо больно?

Остаток пути прошел в тишине. И только когда ворота дома Шехонских распахнулись перед каретой, Александр тихо произнес:

— В общем… прекрати забивать себе голову всякой ерундой и подумай о том, что я сказал. Пока ты девица, веди себя, как должно, а выйдешь замуж, будет немного побольше свободы.

Катя не ответила.

— И никакой переписки с Есенской, даже думать об этом забудь, — жестко закончил брат. — Не дай Бог maman узнает, — убьет…

А вот в этом, невесело усмехнулась Катя, можно было не сомневаться…

Как и в том, что Сашке нет до нее никакого дела. Лишь бы только она семью не опозорила. А то, что сестра несчастна — его не беспокоит.

Впервые со дня своего приезда в Москву Катя пожалела о том, что уехала из деревни. Живя там, она не чувствовала над собой этого удушающего давления, этой сводящей с ума несвободы, словно пичуга, запертая в клетку.

А может быть, до сих пор она просто не понимала, что несвободна? И лишь теперь, когда узнала Драгомира, Оршолу и Габриэлу, — людей по-настоящему свободных, ущербность собственного бытия стала очевидна для нее?

Едва они вошли в дом, подоспела Акулина и вцепилась в племянницу, шепотом расспрашивая ту о поездке «к папистам». Считая визит в католический храм серьезным прегрешением, тетушка наотрез отказалась сопровождать Катю туда, и теперь дотошно выспрашивала о «соблазнах и смущении духа» которым могла подвергнуться Катя в еретическом святилище.

— Отстань от меня!!! — заорала Катя, для которой назойливые теткины расспросы стали последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. — Мессу не слушала, не причащалась, а священнику вообще в рожу плюнула! Довольна?

Александр, сбрасывая епанчу на руки камердинеру, приглушенно фыркнул. Провожаемая изумленными взглядами Акулины и челяди, Катя взбежала по лестнице, торопясь как можно скорее оказаться за дверьми своей спальни.

Шанку сидел в гардеробной на своей кровати, играя с котенком, и широко улыбнулся, когда Катя остановилась на пороге. Та молча села рядом, порывисто притянула мальчика к себе и спрятала лицо на его худеньком плече.

Шанку, который привык к тому, что княжна Катрин почти неизменно весела, немного растерялся. Но вскоре поддался естественной жалости к явно несчастной молодой хозяйке и, осторожно обняв ее в ответ, принялся бережно гладить по волосам.

Он ничего не говорил, не задавал вопросов, только тихонько вздыхал, продолжая гладить ее, точно котенка. И Катя была благодарна маленькому абиссинцу за это молчание, за робкую нежность и готовность утешить. Когда в гардеробную несмело заглянула Груня, чтобы переодеть барышню, та уже немного успокоилась, пылающие в сердце злость и отчаяние на время присмирели.

Но идти обедать Катя отказалась: «держать лицо» не было ни сил, ни желания. К обеду, как всегда, ждали гостей, — своей семьей Шехонские обедали очень редко, разве что в пост. Почти каждый день приходилось лицезреть за столом либо друзей семьи, либо многочисленных кузин и тетушек матери. Случалось, сваливались на голову прежние отцовские товарищи по полку, жаждущие протекции провинциалы, заглядывал в поисках благотворителей какой-нибудь монастырский игумен, или знакомые привозили в качестве особого подарка модного иностранца. Словом, безопаснее остаться у себя, чтобы не навлечь потом на свою голову упреков в отсутствии хороших манер.

По просьбе Кати лакей принес сладкие пирожки и засахаренные фрукты, которые так любил Шанку. Некоторое время княжна и ее маленький паж лакомились вкусностями и болтали, сидя в уютном гнездышке гардеробной. И под конец, уверившись, что дурное настроение госпожи не вернется, Шанку решился спросить на ломаном русском:

— Почему ты была такая, Катрин? Тебя кто-то обидел?

Расправившись с горстью лимонных цукатов, Катя вздохнула:

— Нет, малыш. Просто иногда я чувствую себя птицей в клетке. И очень сержусь из-за этого.