Геббельс перед смертью также написал пару строк Гаральду Квандту. В них отчим сообщал, что больше не надеется увидеться с ним: «Вероятно, ты будешь единственным, кто останется, чтобы продлить традиции нашей семьи*. Германия сможет пережить войну, но только в том случае, если у нее перед глазами будут примеры, которые руководили ее возрождением. В последний раз лживо возвеличивая самого себя, Геббельс попытался перед смертью оставить хорошую память о себе у своего пасынка: «Придет час, когда мы будем стоять надо всем, чистыми и лишенными недостатков, такими, какими были наша вера и наши устремления».
Глава 21. «Преследовался годами самым тяжким образом»
В апреле 1945 года Гюнтер Квандт бежал от русских в Баварию. Его сын Герберт и другие руководящие сотрудники фирмы AFA уже переехали к тому времени в запасную штаб-квартиру в Биссендорфе под Ганновером. Младшие менеджеры приняли решение в пользу британской зоны, так как в ней находились аккумуляторные заводы в Ганновер-Штёккене и Хагене.
Гюнтер Квандт опасался, что он будет привлечен к ответственности державами-победительницами. В связи с этим он решил, что самый удачный выход — поменять место жительства и поселиться в американской зоне. Промышленник приобрел дом в Лейтштеттене, недалеко от Штарнбергерского озера. Бургомистр населенного пункта письменно подтвердил вскоре после переезда Гюнтера Квандта: «Он вел себя всегда корректно и сдержанно. Все предписанные законом обязательства по прописке он выполнил точно. Ведет очень скромный образ жизни».
Больше года Квандт спокойно жил у Штарнбергерского озера, и лишь 18 июля 1946 года по распоряжению американского военного руководства он был арестован. Промышленник фигурировал в списке, в котором комитет под руководством американского сенатора Килгора назвал, по его мнению, главных действующих лиц нацистской экономики. Сначала Квандта доставили в Гармиш, потом интернировали в лагерь Моосбург. В одном из писем 65-летний Квандт кратко описывал обстановку в лагере: «Настоящие деревянные бараки. Всего два водопроводных крана на 100 человек. В каждом бараке спят по 100 человек, раковин нет, водостоков тоже. Весь пол „плавает". Уборные без водоспуска во дворе».
Гюнтер Квандт старался справиться с непривычной для него ситуацией. Чтобы быть одному в умывальной, он вставал в 5.30 утра. Он был рад, что получил «от добрых людей» в Гармише чашку из фаянса, которую взял с собой в Моосбург, потому что в лагере пришлось есть из жестяной миски. «Почти не надеваю личную одежду, а ношу маскировочный костюм. Снаружи он зелено-коричневый, черно-желтый с красным, внутри белая подкладка (была когда-то), в промежутке — прокладка, хорошая тонкая хлопчатобумажная ткань с набивным рисунком, выглядит злодейски. В целом костюм — очень практичный. В теплую погоду одеваю легкую хлопчатобумажную куртку, мягкую плоскую военную шапку, которую не нужно сдавать в гардероб (которого все равно нет) — на ней сидят». Кроме того, Квандт носил ботинки, которые были ему велики, и он подогнал их по размеру с помощью восьми картонных стелек.
Жизнь в лагере была, мягко говоря, далека от комфорта. Однако условия содержания производителя оружия были лучше, чем те, в которых находились в 1939-1945 годах десятки тысяч французских и советских военнопленных в том же лагере. Когда в августе 1946 года Квандт попал в лагерь, в нем находилось 10 000 человек. Американцы не принуждали заключенных к труду, но тех, кто работал, кормили лучше. Пленные могли слушать утром доклады на различные темы, что Квандт любил делать. Он писал своему сыну Герберту: «С 7 до 8 часов утра слушал про Тибет три раза, про Восточную Африку два раза, про Китай один раз, про сельское хозяйство шесть раз, про теорию музыки два раза, про педагогику два раза, европейско-американскую дискуссию по вопросам образования шесть раз, про Индию два раза, про развитие христианской религии три раза и, по меньшей мере, 20 раз про медицину». Квандт был физически крепким и деятельным человеком, и ему особенно тяжело было переносить заключение. «Хуже всего, что в течение трех недель у нас только скамейки и табуретки без спинок. Спина горбится», — писал он в одном письме. Он также жаловался: «Никогда не бываю один. День и ночь 100 человек вокруг. Шум, гвалт, ни одного спокойного места».