Боба нет

Как нелепо, подумала она, исчезнуть вот так. Может быть, он здесь с подружкой? У такого красавца непременно должна быть подружка. Но что они делают в пятницу утром в зоопарке? Все это очень загадочно. От разочарования Люси едва не заплакала.

– Ничего, Изз, – сказала она, – мало ли другой рыбы в морях?

Через несколько минут она остановилась и нахмурилась. Позвольте, а как он узнал ее имя?

За спиной ее двадцать восемь радуг безмолвно растекались по небу, словно нефтяные узоры по луже.

14

– Входи, Мона, – сказал Хед и похлопал по стоявшему рядом с ним креслу. Одетая в платье из двенадцати первоклассных почтовых марок, она выглядела обольстительно. Красивая женщина, подумал Хед. Жаль, что сын у нее такой обормот.

– Ты, конечно, знаешь, зачем я пришла? – Она попыталась изобразить улыбку.

Хед пожал плечами, покачал головой.

– Понятия не имею. – Он откинулся на спинку кресла, сцепил на затылке руки и начал насвистывать.

Мона поерзала в кресле.

– Из-за зверушки Боба. Понимаешь, я вообще-то не имела права ставить ее на кон, потому что, строго говоря, Экк мне не принадлежал.

Лицо Хеда решительно ничего не выразило.

– Боюсь, мне придется занести это в графу «Тут Ваша Проблема, Не Моя». – Бездонные глаза его сузились. – Ставка есть ставка, Мона. А кроме того, мне так не терпится попробовать самую вкусную в девяти тысячах галактик дичь.

– О, это! – Мона с нервической шаловливостью тряхнула головой. – Ха-ха-ха-ха! Я всего лишь повторила то, что слышала. Ты же знаешь, что такое слухи, праздная болтовня, в которой едва ли найдется крупица истины.

В горле Хеда возник и стал нарастать, точно при сходе лавины, некий звук. Лицо его исказилось, произносимые им слова взрывались в окружавшем Мону воздухе, а сам он был везде и нигде, внутри ее и снаружи.

– Искренне надеюсь, ради твоего же блага, – прогромыхал он, – что это не окажется пустым слухом.

Мона задохнулась.

– А иначе я могу найти себе и другое пропитание.

Последние слова потонули в стене звуков.

Мона отшатнулась, стараясь не завопить, ее руки и ноги стали тяжелыми, как покойники, издаваемые Хедом звуки проглотили ее – и переварили.

– Как прошло? – спросил ждавший ее дома Боб.

– Чудесно, дорогуша, просто замечательно.

Мона бледно улыбнулась.

Боб посмурнел.

– Врешь.

Она прижала ладонь ко лбу.

– Разумеется, нет, дорогой.

– Я тебе не верю. Но, полагаю, мы скоро узнаем правду.

Лицо Моны стало каким-то вороватым.

– Боб, дорогой.

– Да?

– Ты не хотел бы оказать мне совсем маленькую, крошечную такую услугу?

– Нет.

Она вздохнула.

– Я насчет того, что с радостью раздобуду тебе десяток новых зверушек, ты только согласись забыть об этой.

Боб топнул ногой:

– Нет! Ты хотя бы раз подумала о моих чувствах? Проиграть моего зверька в карты, это так на тебя похоже. Ты вечно делаешь только то, что тебе нравится, лезешь куда не просят, хватаешь мои вещи, проигрываешь моего Экка в какой-то паршивый покер, а обо мне и не думаешь. Ну так вот, я не хочу десятка других зверьков, я хочу моего…

Мона не слушала. Конечно, ставка есть ставка, думала она. И о моей репутации тоже стоит подумать. Не говоря уж о безопасности. Особенно о безопасности. Потому что она боялась Имото Хеда, у которого также имелась репутация, – когда дело шло о неоплаченных долгах, он проявлял жестокость поистине творческую. Люди исчезали, оставляя после себя только крайне долгие, крайне пронзительные вопли. Мона хорошо понимала, что вечность может стать очень утомительной, если проводить ее в постоянно ускоряющейся агонии.

И право же. Так ли уж много он значит, этот самый Экк? Что касается Боба, не значит ничего. Да и сама она чувствовала, что исчезновение Экка не опечалит никого – кроме других Экков, а их больше нет, ни единого. Задачка решена!

Ладно, хватит уже томиться угрызениями совести. Если Хеду охота съесть последнего из Экков, будем считать это его прерогативой.

А Боб уже кричал:

– И сейчас ТО ЖЕ САМОЕ! Ты меня даже не слушаешь! Что же ты за мать?

Моне оставалось надеяться лишь на то, что Экк не будет жилистым и горьким. Ей здорово не повезет, если именно у этого Экка окажется худшее во всех девяти тысячах галактик мясо.

Она подняла взгляд на сына:

– Прости, дорогуша, ты что-то говорил?

Ответ Боба мы воспроизводить, пожалуй, не станем.

15

Люси все думала о Бобе и не могла остановиться. Он нисколько не походил на кого-нибудь из тех, с кем она знакомилась прежде. Не то чтобы у нее имелся свой тип мужчины, да если и имелся, Боб явно к нему не относился – слишком юный, слишком неловкий, слишком худой. И все-таки… эти глубоко посаженные глаза. Прекрасное лицо. Странная пристальность. Улыбка. И сверх всего – необъяснимая насыщенность, он словно бы состоял в связи со всем: с прошлым и настоящим, с землей и небом, с жизнью и смертью. Люси хмурилась. Как объяснить эту странность, чувство, что она знает его, на самом деле не зная?