Бобрик

Бобрик быстро выполнил просьбу. Открывая дверцу под раковиной, он не смотрел в мусорное ведро. Его взгляд был прикован к стулу без одной ножки, который валялся рядом с духовкой. Парень пытался найти недостающую деталь где-то на полу, но её нигде не было. Воздух был горячим, носа касался аромат картошки, лука и свинины.

На столе лежала перевёрнутая глубокая тарелка, из-под её золотистых волнистых краёв вытекал густой бульон.

– Занимаешься хернёй какой-то, поступать никуда не стал, – вздохнул отец, выпуская наружу гнилостный запах от, ещё чудом не выпавших, зубов. – С бездельниками и хулиганами каждый день водишься. На что жить-то потом вообще будешь, а, сына? – он повысил голос и стукнул кулаком по столу, отчего тарелка немного подскочила, и бульон потёк быстрее.

– Разберусь, – равнодушно ответил Бобрик, выбирая самое красивое яблоко в корзинке, стоящей по центру стола. – Со дня на день мир меняться будет, а кто будет район защищать, ты, что ли? – усмехнулся он, вытирая яблоко от бульона грязно-розовым полотенцем с потрёпанной вышивкой, когда-то бывшей тюльпанами.

– Нет, Надя, ты слышала? Защитник растёт! Район хочет оберегать! – громко засмеялся отец, продолжая стучать по столу без какого-либо чёткого ритма. – Может, сходишь в армию, Родине сначала долг отдашь? Мир, говорит, изменится. Дебил!

– Позовут – схожу.

В коридоре показалась женщина, на ней был синий халат в бежевый горошек с порванной молнией, который был завязан на талии шнурком. Она держала обеими руками замороженный кусок свиной шеи и прикладывала его к виску.

Бобрик не сказал ни слова и вернулся в зал, служивший для него комнатой для сна. Он оттащил гардину и положил её параллельно шкафу у стены, после чего попытался стряхнуть всю землю с дивана.

Снаружи сгустилась непроглядная тьма, и не зашторенная комната на втором этаже с плохонькой люстрой, в которой работал только один плафон из пяти, светилась так, что с улицы можно было разглядеть её до мельчайших деталей.

Бобрик накинул на диван простынку и выключил свет. Только его голова коснулась подушки, в дверь тихо постучали.

– Сынок, можно тебя на минутку? – голос матери был сдавленным и дрожащим.

Парень, обречённо вздохнув, подошёл к двери, не желая касаться семейных конфликтов. Взгляд женщины был наполнен тревогой и усталостью, она была бледна, поэтому все синяки и краснеющие отметины на ней казались такими яркими. В детстве Бобрик старался её защищать, дрался с отцом, но ничего не менялось. Он вместе с ней прятался на балконе, прячась от летящих осколков разбившегося окна. Ему не раз приходилось вытирать кровь из носа и прятать синяки за большими свитерами, чтобы в школе никто не узнал о том ужасе, который творился дома. Он, ещё едва выговаривая буквы, в истерике умолял мать уйти куда-нибудь, чтобы папа её не убил, но она терпела. Повзрослев, Бобрик терпеть перестал. Он больше не плакал, не сочувствовал матери и не пытался её защитить. После каждой ссоры он давал ей лишь один совет.

Мать жестом пригласила его следовать за ней на кухню. Отец сидел там всё с теми же пустыми глазами. Он громко дышал, иногда хрипя и кашляя.

– Знаешь, – тихо сказала женщина, стоя у плиты и нервно потирая руки. – Мы с твоим отцом… – онапыталась заставить себя произнести эти слова. – Решили развестись.

Бобрик застыл в дверном проёме, стараясь осмыслить услышанное. Он всегда советовал матери поступить именно так, но почему-то она решилась на это только сейчас. Парень давно перестал верить, что однажды услышит от неё нечто подобное, поэтому затих, ожидая ещё каких-то подтверждений. Отец поднялся со стула, его голос звучал грубо:

– Мы долго шли к этому, и это решение принято окончательно.

Мать опустила глаза, её руки дрожали. Бобрик чувствовал, что теряет связь с реальностью, и едва сдерживал улыбку, радуясь долгожданному завершению этого мерзкого брачного спектакля.

– Не узнай я, что твоя мать легла на корпоративе под физрука, продолжали бы жить душа в душу! – всхлипнул отец и впечатал кулак в жужжащий холодильник, после чего тот перестал издавать хоть какие-то звуки.

– Всё? – коротко спросил парень, скрестив на груди руки.

Надя вздохнула и попыталась обнять сына, её глаза были полны слёз, но ни один звук не мог прорваться наружу из крепко сжатых губ.

– Давно пора было, – отрезал Бобрик, после чего развернулся и закрыл за собой дверь в зал.

Москва. 2010г. Проспект Вернадского.

Изредка слышались отдалённые разговоры, доносившиеся из открытых окон. Фонари ровным рядом смотрели вниз, приветствуя каждого прохожего, спешащего домой. Полина на мгновение остановилась посреди проспекта, чтобы вытащить телефон из сумки. Набрав номер отца, она снова устремилась вперёд, чувствуя лёгкий трепет в душе.