Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Отсылаю в «Монд» заказное с обратным уведомлением. (Всё – кобелю под хвост, не отошлют.) А в «Униту»? Говорят, Витторио Страда в Москве, на днях уезжает, коммунистический литературный критик, – вот его и попросим. (Через Копелева.)

Но на него, видно, стукнули, что многое везёт, – и осмелились проверить, да! – где гордость «свободных независимых» коммунистов? – протряхнули и ободрали как последнего буржуазного туриста. И что же в Италии? Написал в свою «Ринашиту»? Пожаловался в свой ЦК? Их ЦК опротестовал перед нашим? Да ничего подобного, смолчали, тут их независимость и кончается: ведь придут ко власти – сами будут делать так же.

А в Рождестве – нежная зелень, первые соловьи, перед утрами туманец от Истьи. От рассвета до темени правится и печатается «Архипелаг», я еле управляюсь подавать листы помощницам на две машинки, а тут ещё: одна машинка каждый день портится, то сам её паяю, то вожу на починку. Самый страшный момент: с нами – единственный подлинник, с нами – все отпечатки «Архипелага». Нагрянь сейчас ГБ – и слитный стон, предсмертный шёпот миллионов, все невысказанные завещания погибших, – всё в их руках, этого мне уже не восстановить, голова не сработает больше. Столько десятилетий им везло, каждый раз перед ними уходила вода из Сиваша, – неужели попустит Бог и теперь? неужели совсем невозможна справедливость на русской земле?

Но – щебечут, заливаются разноголосые птички, квакают лягушки, всё крупнее листы на деревьях, всё гуще тень, – а людей нет, дачные соседи ещё не приехали, никакие шпионы не бродят, – да не знают они, да не видят нас, прохлопают!

Правда, слух дошёл, что ободрали В. Страду на таможне. Провал на границе – как будто страшная вещь для советского человека, – но я так обнаглел, что уже и не пугаюсь: я начинаю ощущать свою силу и взятую высоту. Да и письмишко невинное, да и в коммунистическую газету, – чёрт с ним. Работаем дальше!! И вдруг –

– по дачному адресу, куда никакие письма не приходят (всем запрещено писать, приезжать), – письмо из таможни! «…в связи с возникшей необходимостью… по касающемуся вас делу…» меня приглашают на шереметьевскую таможню к какому-то Жижину. (Куда утекла русская нация? Знаем куда, всосалась в землю Архипелага. А на поверхность вот эти и всплыли – какие-то Жижины, Чечевы, Шкаевы…)

Так не безмятежное небо над нами – огромное зреймо КГБ, – и мигнуло, как Голова из «Руслана»: знай наших! поминай своих… Всё они видят, всё копошенье наше, – и мы у них в руках…

Оледенели. Но – спокойно! Взять себя в руки, подумать несколько часов. Без лагерной выучки ещё, пожалуй, и помчишься, свободный гражданин, по вызову таможни. А не пора бы – поставить их на место? А напишем так:

«…Выраженной вами необходимости встретиться я не вижу. Как правило, у художественной литературы не бывает общих дел с таможней. Если, однако, для вас эта необходимость настоятельна – ваш представитель может посетить меня…»

И – квартира Штейнов, в Москве, дата – на десять дней позже, чем они меня вызывают, и – три льготных часа, буду их ожидать.

Послано. Две рабочих недели продолжаем напропалую! – держимся, никто не огрызнулся, никто не нагрянул. И вот моя работа кончена, ещё несколько дней работы на машинке. Еду в Москву. Сидим на квартире, час проходит – смеются Штейны: и ты поверил, что придут? нашёл дураков! Под окнами сквер, я ухожу туда гулять с приятелем, а хозяина квартиры, Юру Штейна, прошу: если придут – распахни вот это окно. Но заговорились, забыл я на окно оглядываться, и оттуда Юра разбойничьи мне свистит на квартал. (Что подумали бедные таможенники? – попали в засаду!) Я быстро вернулся:

– Простите, заставил вас ждать.

Они – полны любезности, плащи сняли, ещё стоят, – да напуганные, после такого свиста: сейчас, гляди, их самих свяжут?

Майор, лет шестидесяти, с тонким пустым портфелем, и по виду, пожалуй, правда таможенник. Лейтенант молоденький – гебист безусловно.

Садимся, полчаса разговариваем – и никому ж невдогляд, что рядом со мной на диване безпечно, открыто валяется только что мне привезенный мондадорьевский «Раковый корпус» – контрабанда явная!

Молодой: – Давайте дверь закроем, мы кому-то мешаем.

(А там за дверью моих двое молодчиков подслушивают.)

Я: – Ну что вы, кому ж мы мешаем? Тут все свои.

Пожилой: – Всё-таки бывают исключительные случаи, когда у таможни находятся общие дела с литературой.

Открывает свой тонкий портфель, оттуда достаёт тонкую папочку и с ехидной готовностью подаёт мне – моё «Изложение»! Моё «Изложение», но первым же зырком ухватываю: машинка не моя, не из наших.

Я: – По содержанию моё, оформление – не моё, а как это к вам попало?

– На границе задержали.

Я (очень укоризненно): – На границе?! – (Качаю головой.) – Это ведь – для внутреннего употребления.

Он: – Вот именно!

Пауза, в обоюдном сокрушении. Я ведь ничего не знаю, ни о Страде, ни о ком, нельзя сделать ошибочного движения, фигуру тронешь – ходи.

Тогда пожилой, уже из кармана, изящно-украдчивым движением достаёт конверт и подаёт мне с превосходной любезностью:

– А это?