Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Так налегла на нас – трудным долгом – вся эта боковая донская линия, что и последние месяцы, сами перед петлёй, мы всё дотягивали и дотягивали её. То привезли к нам из Риги хорошие фотокопии всего первейшего издания «Тихого Дона», которое в последующие годы полномочные редакторы сильно исчеркали, в 10 перьев (даже, говорят, и Сталин правил сам; на издании 1948 г. замечание: «под наблюдением редактора Чурова Г. С.»; говорят, будто это и есть Сталин). То – дорабатывал я своё предисловие к «Стремени», уж в самые последние дни перед высылкой, в Переделкине. То – компановал страничку публикации из разных обрывчатых записей И. Н. (Из Дона и из «Дамы» составил я для исследователя эту букву Д* – Ирина Николаевна выбирала псевдоним из моего списка донских фамилий, но так и не выбрала.)[90]

Настойчивое чувство вошло в мою душу, что надо полностью отделить архив Крюкова, для сохранности его, и всё, что касается «Тихого Дона», – ото всего моего имущества. И за 10 дней до высылки – пожалуй, последний визит, какой я сделал на родине, – была поездка к Елене Всеволодовне Вертоградской, за Крестьянскую заставу, где собрала она несколько молодых, и надо было решить, кто возьмёт архив «Тихого Дона». Взялись Георгий Павлович и Тоня Гикало. И сразу вослед, за несколько дней, Саша Горлов, к тому времени уже изгнанный со всех работ, перебросил им архив Крюкова. Как раз успели! Арестованный, я знал, что этот архив – спасён.

В Москве у Ильи Обыденного служили панихиду по Ирине Николаевне. Мне – никак нельзя было появиться, Люша же с Зоей Томашевской открыто как бы дружила – и пошла. Но раньше того, от последней поездки к И. Н., передала она такую мечту: хотела И. Н., чтобы когда-нибудь кто-нибудь отслужил по ней панихиду в женевской церкви Воздвижения, где когда-то её крестили. Да кому ж поручить? Кто это когда попадёт в Женеву? А сам же я – и попал, вскоре…

Мы с Алей приехали в Женеву в октябре 1974, – правда, в вечер буднего дня, не должно было службы быть ни в этот день, ни в следующий, никакого праздника. Но пошли под дождём наудачу – к дверям прикоснуться. А за дверьми-то – поют. Мы вошли. Оказалось: завтра – отдание Воздвижения, именно здесь отмечается в связи с престолом!

Наутро после обедни архиепископ Антоний Женевский служил панихиду по нашей просьбе. Я написал: Ирина, Фёдор…

Каменная, приглядная, лепая церковь. Осеннее солнце просветило в окнах. Относило ладанный дым. Маленький хор пел так уверенно, так ретиво, это «со святыми упокой» – душу рвало из груди, я слёз не мог удержать. Повторялись, повторялись имена их соединённо – возносил о них архиепископ, возносил хор. Сплелись их судьбы – злосчастного донского автора и его петербургской заступницы – над убийствами, над обманами, над всем угнетением нашего века.

Пошли им, Господи, рассудливой правды. Отвали давящий камень от их сердец.

1974–1975

Цюрих

Приложения

[1]

15 ноября 1966

Многоуважаемый С. Комото!

Я очень тронут Вашим любезным предложением обратиться в новогодних номерах к японским читателям. Все три издания «Одного дня Ивана Денисовича» на японском языке у меня есть. Не имея возможности оценить переводы, я восхищён внешним видом изданий.

До сих пор я отказывался давать какие-либо интервью или обращения к читателям газет. Однако с недавнего времени я пересмотрел это решение. Вы – первый, кому я это интервью даю.

Отвечаю на Ваши вопросы.

1. (Как я расцениваю отзывы читателей и критиков на мои произведения.)

Лавина читательских писем после первого опубликования моих произведений была для меня пока одним из самых трогательных и сильных переживаний всей моей жизни. Много лет я занимался литературной работой, не имея совсем никаких читателей, даже измеряемых одним десятком. Тем более ярким было это живое ощущение читающей страны.

2. (Что бы я мог сказать о «Раковом корпусе».)

«Раковый корпус» – это повесть объёмом в 25 печатных листов, состоит из двух частей. Часть 1-ю я закончил весной 1966, но ещё не сумел найти для неё издателя. Часть 2-ю надеюсь закончить вскоре. Действие повести происходит в 1955, в онкологической клинике крупного южного советского города. Я сам лежал там, будучи при смерти, и использую свои личные впечатления. Впрочем, повесть – не только о больнице, потому что при художественном подходе всякое частное явление становится, если пользоваться математическим сравнением, «связкой плоскостей»: множество жизненных плоскостей неожиданно пересекаются в избранной точке.

3. (Мои творческие планы.)

Отвечать на такой вопрос имеет смысл писателю, который уже напечатал и представил на сцене свои предыдущие произведения. Со мной не так. До сих пор не напечатаны мой большой роман («В круге первом»), некоторые мелкие рассказы, не поставлены мои пьесы («Олень и шалашовка», «Свет, который в тебе»). При таких обстоятельствах как-то нет желания говорить о «творческих планах», они не имеют реального значения.