Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи

Каковы могли быть причины такого выбора? Со своей стороны я, как и Анна Вартон Эпштейн, полагаю, что Боэмунд таким образом хотел представить себя восточным правителем, а не просто норманнским рыцарем, сеньором Апулии и Калабрии. Когда он испытал необходимость изложить свои взгляды на собственное положение в такой «архитектурной идеологии»? Конечно, не перед его прибытием в Италию и Францию, ни даже в 1107 году, когда он надеялся победить Алексея и основать империю, о которой мы уже говорили. Скорее всего, к такому замыслу он пришел уже после Девольского договора. Согласно Вильяму Б. Маккуину, своим стилем мавзолей обязан человеку из окружения Боэмунда, который знал об устремлениях своего господина и пожелал символизировать их таким способом. Если Боэмунд скончался в 1109 году, понятно, что ему пришлось ждать два года, чтобы осуществить этот проект и воплотить этот символ в его последнем прибежище.

Впрочем, такая интерпретация не означает, что Боэмунд умер именно в 1109 году. Известно, что Констанция в это время пожаловала Бари грамоту, что могло указывать на то, что ее супруг был уже мертв или по крайней мере болен. В последнем случае очень вероятно, что он сам отдал распоряжения касательно будущей постройки своего мавзолея в Каносе. Обычно против этой гипотезы выдвигают сообщение Вильгельма Тирского о том, что Боэмунд вместе с флотом и армией готовился возвратиться в Антиохию. Со своей стороны, я сомневаюсь в правдивости этого свидетельства, поскольку Вильгельм Тирский был единственным, кто упомянул об этой подготовке, и к тому же имел слишком мало возможностей, чтобы разузнать что-либо о ней на Востоке спустя два поколения. В нем я скорее вижу поощрительное замечание со стороны Вильгельма, сделанное в тот самый момент, когда тирский архиепископ пытался добиться от Западной Европы военной помощи для латинского Востока.

Чтобы понять намерение Боэмунда, нам нужно принять во внимание его амбиции, прагматичность, политический гений и религиозность, которую напрасно было бы не учитывать. В Деволе он подписал договор с императором Алексеем и обязался соблюдать его, поклявшись на Евангелии и священных реликвиях, связанных со страстями Христовыми. Любой историк, знакомый со средневековым менталитетом, знает, что такие сакрализованные действия обладали высочайшей значимостью и люди относились к ним необычайно серьезно. Но так обстоит дело со средневековыми актами, которым, как и юридическим актам, в письменной культуре придан обрядовый характер: должна быть соблюдена форма — в гораздо большей степени, нежели содержание. Правосудие нашего времени порой признает недействительным и несуществующим столь значительный акт, как приговор присяжных заседателей, стоит лишь малейшему, но неопровержимому нарушению формы нанести удар по его юридической ценности. Люди средневековья были не менее сообразительными и ловкими в умении «повернуть закон, что дышло» или избежать взятых на себя обязательств. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить знаменитый пример Изольды, поклявшейся на священных реликвиях в том, что она никогда не принимала на своем ложе другого мужчину, кроме как своего супруга, короля Марка… и нищего прокаженного, который перенес ее через брод (и которым был, конечно, ее возлюбленный Тристан). Изольду нельзя считать клятвопреступницей, поскольку все, что она сказала под присягой, строго соответствует истине.

В Деволе Боэмунд согласился стать подданным Алексея и верно служить ему, то есть пожизненно управлять от его имени землями Антиохии, которые после его смерти должны были перейти в безраздельную власть Византии. Он обязался принудить силой своего племянника Танкреда принять этот договор — на тот случай, если у последнего, выполняющего обязанности регента в Антиохии, возникнет искушение ему воспротивиться. Судьба Антиохии находилась в руках Боэмунда на законном основании. Но на деле она была в руках Танкреда. Поскольку Танкред не считался с Девольским договором и не принимал его, а Боэмунд так и не вернулся в Антиохию, чтобы, согласно своим обещаниям, вынудить племянника соблюдать его условия, Девольскому соглашению суждено было остаться мертвой буквой закона.