Боец тишины (СИ)

операции. Так что они меня не только не радуют, но и – злят. Спокойнее становится только от

мысли, что завтра – все. Совсем – все. Я расстанусь с этим полковником, покину это место и

отправлюсь… на английскую территорию в Уганде. Обернусь средне-серым британцем –

скромным с виду, скрытным на деле и высокомерным в душе… Буду, покоряясь судьбе, вести

сдержанные беседы с британскими “друзьями” и “докторами” – с вражескими военными и

вирусологами – на чистом английском… Буду, не бранясь на жизнь, жрать чистый спирт и

антибиотики перед тем, как сожрать что-то съестное, кишащее кишечными палочками и черт знает

какими еще бактериями… Эх, Игорь Иванович, знали бы вы, каких сил мне стоило согласиться

ехать в Уганду! Знали бы вы, как я боюсь зажариться и заразиться в этом центре земли! Вы ж

знаете, с какого я края света, – в какой вечной мерзлоте я рожден! Да и выдохся я за все эти долгие

годы всей этой не моей, а чужой жизни, Игорь Иванович!

– Слава! Давай живее! Ты куда девался вообще?! Как сквозь землю!..

Полковник, прислушиваясь, остановился подле меня… точнее, – подо мной. Но я прижался к

стене и застыл, цепляясь за крепления проходящей поверху проводки. Полковник резко вдохнул и

придержал дыхание, продолжая вслушиваться и всматриваться. Но я затаил выдох и зажал сердце

предельно напряженным прессом, заставляя его, часто стучащее, замереть и хоть как-то

замолкнуть. Полковник проворчал что-то под нос и просветил простенок почти посаженным

фонарем. Но я в своей черной форме скрылся от света среди спутанных сплетений старой электро-

паутины. Эх, Игорь Иванович, знаю я, что проводка старая, что изоляцию здесь невесть сколько лет

назад проверяли! Знаю, что нельзя мне сейчас в такие провода впутываться, невзирая на риск

получить током по нервам! Но я и, не рискуя попасть к вам в мертвом виде с метками электрика на

теле, операцию сорвать могу, просто оставаясь на месте! Я ведь…

– Слава! Снова в этих норных простенках скрываешься?! Снова свою человекоосвиняющую

отраву хлещешь или куришь тишком свою конебойную хрень?!

Человекоосвиняющая отрава – спирт, а конебойная хрень – никотин, Игорь Иванович.

Полковнику не нравится, что я курю. Ну а про пьянство… Я не пью. Пьет полковник. От него

порой настолько сильно перегаром разит, что он просто путает источник запаха, и считает, что

разит от меня.

– Не пытайся от меня свою отраву спрятать! Сколько бы ты хвои ни сожрал, я твой табак почую!

Он не пчелами переопылен, а генетиками! А эти генетики добрыми намерениями вооружены, а

вирусами! Кончай травиться! Я тебе этого так с рук не спущу! Хоть весь муравейник,

недожженный химикатами, сжуй заодно с муравьями, побитыми жесткими излучениями! Ходишь с

дозиметрами и детекторами, как военный, а тащишь в рот всякую дрянь, как штатский! Только ты

не штатский – тебе свободы выбора, что со своей шкурой делать, не дано! А мне свобода выбора,

что с твоей шкурой делать, дана! И я тебе так просто подохнуть не разрешу! Ты у меня только с

пользой стране подохнешь! Слышал?! Я тебе курить запрещаю! Я так решил! Ясно?! Слава! Я

знаю, ты здесь! Здесь нет другого выхода – только эта бронебойная дверь! Я и у черта в заднице

всех отслежу! Я ж тебе не такой слепо-глухо-тупой, как все думают! Слава! Словно сквозь стену!..

9

Старый полковник сотряс воздух крепко сложенным кулаком. А я сжал челюсти так, что желваки

ходуном заходили. Нет, я не отзовусь. Я ведь… Я так устал, что – теряю облик. Несмотря на все

мои волевые усилия, мое лицо – меняется. Мысли не концентрируются и, не зависимо от моих

команд мышцам, скулы неумолимо заостряются, кончик носа задирается вверх, челюсть

задвигается назад, а брови и верхняя губа – опускаются вниз… А главное, – мои глаза… Светлый и

открытый взгляд веселого молодца Славы Соколова становится – сосредоточенным и жестким

взглядом не столь молодого “волка”. Нет, в своем виде мне Снегиреву показываться никак нельзя –

ведь этому суровому диверсанту не известно, что я не обычный боец-“волк”, а боец тишины

высшего уровня – “волк”-“оборотень”… глумливый, как бес, и бесцветный, как белая бумага.

Только мои мысли имеют окраску – они, как цветные карандаши, хранящиеся у меня не в коробке,

а в голове. Ими я всегда могу раскрасить лицо точно так, как того будут требовать обстоятельства

или Игорь Иванович. А главное, – я из тех, кто меняет не только тело, но и – душу, и – мышление.

И об этом знает только Игорь Иванович. Он один знает, что я – это я. А полковник Снегирев

считает, что я – Слава Соколов… такой добрый диверсант… такой боец с улыбкой Гагарина и

трудолюбием Золушки.

– Черт бы этого парня побрал! Проскользнул, видать… Не зря, видно, Игорь Иванович из-за него

все с ног на голову поставил… Проскользнул! Больно шустрым стал, как до ужина дело дошло.