Боец тишины (СИ)

Еще бы – не заголодаешь здесь. К ужину и я не дурак поспешить. Хоть бы догадался парень эту

лапшу сварить отдельно от этой тушенки. А нет, не догадается – бухнет все в котел – и делу конец.

А надо… Да, сначала лапшу надо в кастрюле сварить, а после – на сковороде зажарить, заодно с

мясом… Точно… Тогда лапша, пропитанная бульоном, не только пахнуть специями будет, но и на

зубах хрустеть… Да еще бы хлеба с маслом… И сахара бы с чаем и с лимоном еще хлебнуть… А

после – и водочки! Кристальной да чистой… с огурчиком и черным хлебом…

Полковник с довольным видом хлопнул себя по выставленному вперед брюху и двинул к выходу.

Перечисляя мечты о любимых блюдах, он бурчит и мурлычет, как скрещенный с самосвалом кот.

Так у него повелось – с людьми полковник мало говорит, а с собой – много. Занятный он мужик –

за ним и просто, интереса ради, последить можно. Забавит он меня изрядно. Но мне сейчас не до

веселья. Задач и забот у меня по горло, а времени… Мне время, как всегда, позарез нужно, а его у

меня, как назло, – нет никогда. Я вслушался в отдаляющиеся шаги, выпутался из электро-паутины,

слетел на пол и потащился следом за Снегиревым. Выжимал он меня в течение всех суток так же

безжалостно, как лимон, – и выжал. Сдавил тяжелой рукой и отправил в рот, не кривясь. Так что

теперь, вырвавшись из его мертвой хватки, я встал возле двери, кислый, как выплюнутая им

лимонная корка.

Эх, Игорь Иванович, не вовремя вы меня из Берлина вытащили! Знаю, что дела англичан

горячими кострами горят и холодные тени мне под ноги бросают, но – не вовремя вы меня из

Берлина отозвали!

Я выглянул тайком из темноты, вдохнул чистый воздух с горьким дымом догорающей сигареты и

огляделся тихонько. Вдали виднеется лучик белого света – Снегирев в пролеске бродит, собирает

что-то под сосной… видно, – шишки. Это он о жене заботится – болеет она у него постоянно и

поделки мастерит из всяких таких штук вроде шишек. Жена у него – подруга боевая, верная и

преданная. Она с ним вместе по всем горячим точкам моталась – по всем, в какие она только могла

попасть… в какие ей только разрешали поехать. Вот и подцепила где-то там чужеземную заразу

какую-то… вот полковник и старается ее болезнь долгую скрасить хоть как-то – он никогда ее

мучений из головы не выпускает. Да, они друг о друге много думают. А я… Я о многом думаю… в

основном, – о себе, о своей стране и о своей службе. У меня ведь нет ничего, кроме страны, и

никого, кроме командира, – Игоря Ивановича. Я пережал окурок пальцами, гася дымящий огонек,

положил в пустой подсумок. Прикрыл рукой пламя, прикурил еще одну сигарету. Закрыл люк,

закрутил вентиль, и всмотрелся в затянутые тучами выси. Видно, будет гроза… видно, от этого

гнетет так тягостно.

Пропахший прелой травой и сосновой хвоей ветер обдал меня осенним холодом. Обернулся,

вглядываясь в темный и тихий лес, скрывающий вдали завитые колючей проволокой заборы…

вошел в открытые двери еще более темного и тихого корпуса… Все на объекте будто вымерло… Да

10

вообще так оно всегда и бывает… Так оно и должно быть, когда на объектах объявляюсь я, – ведь

меня запрещено видеть… меня нельзя знать. Все системы слежения отключены – иду к лестнице

по короткому коридору, не думая, что меня видят, и светлый открытый взгляд Славы Соколова

окончательно меняется, становясь иным, – моим истинным, никаким… похожим на чистый лист. Я

скидываю мокрую куртку, стягиваю словно приклеенную к спине майку, поднимаясь по

ступенькам… сжимаю челюсти и свожу плечи на пропахшем хвоей сквозняке. Из головы не идет,

что недалеко отсюда, в Москве, снова бунтует толпа, заведенная старым правительством и пока не

задавленная новым. Никак люди не поймут, что ничего не сделают нашей нынешней власти, как

ничего не сделали ставленнику британцев и их товарищей. Они не понимают, что сейчас у власти

не человек, взявший у врага деньги и отдавший врагу волю вместе с душой. Не понимают, что

наши генералы поставили другого человека, могущего объединить и освободить от, скрыто

вторгшегося, врага страну… могущего захватить власть и стать не человеком, а кошмаром –

очередным чудовищем беспредельного властвования… ведь после вражеского вторжения и

беспредела всегда приходит или конец, или – жесткая диктатура. Они никогда ничего не понимают

– только хотят или не хотят… А главное, – всегда хотят хорошего и никогда не хотят терпеть

плохого, хоть плохого – всегда столько же, сколько хорошего. Когда хорошего мало, – мало и

плохого, но им не по душе, что хорошего – мало. А когда много хорошего и много плохого, – им не

по душе, что плохого – много. Из-за этого люди и кружат по страницам истории, обжигая, как

мотыльки, свои крылья об одни и те же огни и сгорая, как мотыльки, вдали от своей цели. Из-за

этого жизнями людей и распоряжаются – “волки”… “Волки” ведь видят то, что стоит у них в

глазах, а не – в голове… Мы видим войну, а не мир… видим всегда и везде… и воюем всегда и

везде.