Боевая машина любви

Но ему не удалось унять Овель. Она по-прежнему ревела, ритмично, по-детски попискивая. Ревела, облокотившись о пузатый горшок с гигантской луковицей харренской лилии и закрыв лицо руками.

Правда, теперь она уже ничего не говорила. Истерика перешла в следующую фазу. Эгину было очевидно: виновна в этой истерике обстановка, которая поставила Овель на грань нервного срыва – все эти землетрясения, эти проклятые семьсот восемьдесят четыре дня…

– Я неплохо прожил эти два года на Медовом Берегу – мне не было скучно, у меня были женщины, среди которых попадались и такие, которые не уступили бы вам ни в красоте, ни в обаянии…

Овель насторожилась. Она отняла руки от лица и посмотрела на Эгина в отчаянии. Ее глаза и носик покраснели, а ресницы подрагивали в ожидании «страшной правды», которая вот-вот сорвется в губ Эгина. Но, по крайней мере, она больше не рыдала.

– …многим людям я помог выжить, – продолжал Эгин. – Многих лишил жизни… Но со мной была одна вещь, которая делала все мои старания почувствовать себя реальным, тщетными. Вещь, которая ежечасно напоминала мне, что у меня нет души, что все мои успехи – ни для кого, что моя жизнь – конфетти, подхваченные сквозняком. Эта вещь – ваше имя. Да-да, Овель. Ваше имя стало вещью и обрело плоть – так часто я разминал его своим языком. Мне нечего предложить вам, кроме вещи под названием Эгин. Но если это вас устроит – то я дарю ее вам.

– Какая же вы все-таки сволочь, Эгин, – шепотом сказала Овель, изящнейшим образом высморкалась в подол своего платья и наконец-то – о Шилол! – наконец-то улыбнулась.

6

– Что за крысиный лаз, Овель? – деланно возмутился Эгин, когда Овель вела его темным и сырым коридором, то и дело отыскивая в связке новые ключи и отмыкая все новые и новые двери.

По расчетам Эгина они сейчас находились в северной части подземелий флигеля гнорра.

– Не так давно у меня был план завести любовника, – шепотом отвечала Овель. – Стервец Лагха завел себе очередную кралю – одну фальмскую баронессу. У меня уже не было сил терпеть эти унижения. Хотелось насолить ему – хоть чем.

При слове «любовник» у Эгина упало сердце. Но он продолжал улыбаться, стараясь не подавать виду.

– И как? План удался? – к нарочитой легкомысленностью спросил он.

– Не удался, – Овель в очередной раз щелкнула замком. – Я очень тщательно готовила свою измену. Меняла гардероб, изыскивала пути и места для тайных встреч… В общем, готовилась честь по чести.

– И что потом?

– Меня чуть не вытошнило на первом же свидании.

– Гм…

– Увы, мы не были созданы друг для друга, – щебетала Овель. – И потом… мне стало жаль мальчика… Лагха, он… вы, должно быть, сами догадываетесь… если Лагха узнает – съест живьем. Мое расположение, в сущности, того не стоит.

– И все-таки, я готов быть съеденным, – с шутливой обреченностью объявил Эгин.

– Эгин, я бы никогда не повела бы вас сюда… я слишком дорожу вашей жизнью и вашим благополучием, – вдруг посерьезнела Овель, – но в последние дни Лагху как будто подменили.

– Что значит «подменили»? – насторожился Эгин.

– Я его не узнаю…

– Он заболел?

– Дело не в этом. Я же говорю вам – как будто подменили. Как будто это другой человек! – всплеснула руками Овель.

– Может, это и есть «другой человек»? – предположил Эгин, вспоминая все, что узнал в Своде о двойниках и глиняных людях. – Просто тело похоже – и все.

– Нет. Тело не «похоже». Тело то же самое. То есть абсолютно то же самое. До мельчайших подробностей. До волосков на…

– Вы совершенно в этом уверены?

Овель густо покраснела:

– Ну… совершенно. Я ведь его жена.

И еще один укол в самое сердце Эгина. «Сам виноват», – вздохнул про себя Эгин. «Не надо было краснобайствовать про женщин, которые не уступят ей ни в красоте ни в обаянии».

– Ну хорошо, тело, допустим, то же. Так что же отличается?

– Эгин, мой муж потерял зрение. Не подумайте, он не ослеп, – Овель сосредоточенно закусила губу. – Вы понимаете, какое зрение я имею в виду?

Эгин кивнул. Кому как ни ему понимать, что имеется в виду магическое зрение, которое позволяет видеть абрис врага в темноте, Измененный предмет в руках мага и еще многие и многие загадочные вещи. А иногда даже формулы Изменений, проступающие на вещах.

– Иногда зимой, рано-рано утром на оконный козырек нашей спальни садятся синицы. Я даю им зерно. Они сидят тихо и ждут, когда я им что-нибудь брошу. Они могут сидеть часами и дожидаться. Это очень вежливые синицы. Обычно Лагха просыпается первым. И говорит мне: «Вставай, тебя ждут твои зяблики».

– Ну и что?

– А то, что стекла в нашей спальне толщиной в два моих пальца. А зашторены окна бархатными гардинами, через которые не пробивается ни один луч света. Лагха не может ни видеть птиц, ни слышать их при помощи простых человеческих чувств. Он обнаруживал их иначе. И он ни разу не ошибался.

– Подумаешь, – пожал плечами Эгин.

«Эка невидаль – увидеть синицу через бархатный занавес!» На самом деле, уколы ревности, которые беспрерывно, намеренно или невольно провоцировали в нем рассказы Овель, сильно мешали ему слушать.