Боевой девятнадцатый

В звездном небе плыл месяц, прорезая редкие облачка. Кое-где сидели люди. Их спокойный медлительный говор походил на монотонное жужжание. Около одной из хат Наталья услышала свое имя. Она вздрогнула и испуганно прижалась к Арине. Наталья вдруг поняла, что односельчане ее жалеют, и самой ей вдруг стало жаль себя необыкновенно. На минуту вспомнилось девичество, как что-то далекое. Она представила себя такою же, как тогда. И вновь послышались ей запахи полевых трав, вспомнилось, как такими теплыми вечерами, когда мирно сиял месяц в высоком небе, собиралась «улица». Девушки с радостным волнением встречают желанных. И все это осталось далеко-далеко, такое чистое и дорогое.

— Пришли, — тихо обронила Арина и, толкнув вперед Мотьку, взяла за руку Наталью.

Та вошла в хату и остановилась в изумлении. Ее окружило трое ребятишек.

— Е-ер-кины! — всплеснула руками Наталья и бросилась к ним. — Дуняшка!.. Стешка… А я ведь себе взять их хотела…

— Во-от, милая! — обратилась Арина к Наталье. — Гляди-ка да радуйся. С ними горе, а без них вдвое. Человек не для себя родится — для людей. Вот гляди, куда я от них уйду, горемычных? Мотя, подверни-ка фитилек, — приказала она, — а потом сходи, родной, на погребицу, принеси молочка, а ты, Дуняша, собери-ка на стол.

Когда все сели ужинать, Арина с удовлетворением отметила, что Наталья с жадностью пьет молоко.

«Ничего, отойдет, отмякнет баба», — подумала она успокоенно. О своем горе она старалась не вспоминать, считая, что успеет наплакаться ночью в подушку.

— Ну, Натаха, пострадали мы, а теперь посмеемся. Стешка, ну-ка, дочушка, расскажи нам песенку, а я тебе ужо завтра лепешку испеку.

Девочка засунула в рот пальчик и, двигая босой ножонкой по скамье, опустила в смущении головку.

Рано-рано поутру
Пастушок ту-ру-ру-ру,
А коровки вслед ему
Затянули му-му-му.

Она лепетала, коверкая и не выговаривая слова, и от этого песенка становилась смешной и по-своему прекрасной. Подергав носиком, девочка глянула исподлобья на слушателей и, встретив ласковые улыбки, уже смелее закончила:

Вы, коровушки, ступайте
В чисто поле погуляйте,
Приходите вечерком,
Вечерком да с молочком.

— Ой, как хо-ро-шо-то! — засмеялась Арина. — Завтра наша «мумка» опять придет вечерком и девочке принесет молочка.

Глядя на ребятишек, на добродушное лицо Арины, Наталья повеселела. Ее трогало и умиротворяло каждое слово, каждая улыбка. Она не могла выразить того светлого ощущения, которое охватило ее, и только устало улыбалась.

Арина постелила на полу, всем в ряд, уложила Наталью и ребятишек спать, а сама, потушив свет, долго сидела с вязаньем у залитого лунным светом окошка и щелкала спицами.

II

Старик Афиноген Пашков, узнав о пропаже Натальи, всполошился. В поисках ее он за несколько дней объездил окрестные деревни и села, но безрезультатно. Перед самым возвращением Натальи он поехал к своему старому приятелю мельнику Ефиму Терентьевичу Турусову, захватив с собой для помола мешок пшеницы.

«Может быть, там окажется, или какой слух будет о ней, — думал он, — человек ведь не иголка, Должен найтись либо живым, либо мертвым».

Мельник долго не отпускал Афиногена домой и все время осторожно советовался, допытывался и расспрашивал, как тот думает о той или о другой власти, кто одержит верх, и как оно вообще-то будет, если победят те или другие.

Перед отъездом Пашкова мельничиха приготовила яичницу, блины со сметаной, зажарила кусок баранины.

Мельник принес бутылку самогона и, ставя на стол, самодовольно сказал:

— Живем, слава те богу, справно, хотя кругом война да разорение. Уберег нас господь. Только надолго ли? Незнамо, как еще повернется, с какой стороны напасти ждать. Все добро и по сию пору хороним. Вот казаки собираются уходить.

— К чему бы это? — не скрывая тревоги, спросил Пашков.

— Да давеча спрашивал у офицера, как, мол, аль неудержка, прости господи. «Нету, говорит, размотали красных вчистую». Чего, спрашиваю, уходите? А он мне — резонту, дескать, в этом никакого нет, не век же у вас вековать. Жили же без нас до войны.

— Оно вроде правильно. До коих пор им тут, — согласился Пашков, успокаивая не столько приятеля, сколько себя.

— Правильно, а боязно. Потолкались бы маленько еще, хотя бы зиму. Аль у нас им плохо?

— Да и это верно.

— Ну, Афиноген Тимофеевич, дай бог здоровья, — сказал Турусов, поднимая стакан.

— Будем здравы, — ответил Пашков, расправляя усы, и отпил полстакана.

Подошла тихая и молчаливая мельничиха и, вздохнув, села на край кровати. Она долго слушала о том, что говорили старики, а потом, в который уж раз, робко спросила:

— Об Наталье так и нет слуху?