Боевой режим

Прощание было коротким — нужно было вернуть командиру его машину. Осталось несколько человек, которых знали близко. Погрузились быстро. Стоим возле открытой рампы Ан-12, курим, болтая о чем-то несущественном, как обычно бывает при провожании, а тут афганский техник мимо проходит: «Эй, командор, что есть, что надо?».

«Всё есть. Ничего уже не надо», — отозвался Захаров.

Афганец улыбнулся, проговорил: «Пошёль на х…, пи… рас!», приветливо помахал нам рукой и пошел дальше по своим делам.

Взглянув на опешившего Сашку, я невольно рассмеялся.

«Ты чего ржёшь?» — Спросил он обиженно.

«Знаешь, а первой фразой, что я услышал от местных жителей, когда только прилетел сюда, была именно эта. По-моему и техник тот же самый. Представляешь, столько времени прошло, а ничего не изменилось!»

Прикурив новую сигарету и глубоко затянувшись, я замолчал. Перед глазами, словно наяву, мелькали картинки моих последних мгновений в Афганистане: стремительно удаляющийся Кабул и окружающие его высоченные горы. Помню, сердце тогда сжало, словно тисками.

Прощай, Афган! Ничто не меняет твоего отношения к непрошенным гостям. Живёшь ты тысячелетиями среди этих угрюмых гор своим миром, своим укладом, гордый и непонятный.

Прощайте, друзья! Удачи вам, и дай Бог вернуться всем домой живыми и здоровыми….

— На таможне сильно «шмонали»? — прервал мои воспоминания Конюхов.

— До Ташкента ещё нужно было долететь. Без привычного автомата под подвесной системой парашюта было как-то неуютно.

Советская офицерская повседневная форма, от которой я успел отвыкнуть, казалась неудобной и тесной, несмотря на то, что в горах я потерял более двадцати килограмм своего веса. От того пухлощекого старлея с характерным прибалтийским загаром, что прибыл на КП ВВС 40 армии «для дальнейшего прохождения службы» почти полтора года назад мало что осталось….

Борттехник подал команду надеть кислородные маски — мы летели в грузовой кабине. Я нацепил маску, висевшую рядом со мной, глубоко вдохнул, и незаметно для себя стал засыпать. Уже сквозь сон смотрю, а «бортач», что сидел почти напротив, делает мне «страшные глаза» дергает себя за кислородную маску и тычет пальцем куда-то рядом со мной. Всё понятно: или моя маска «травит», или шланг повреждён, в общем, в моём дыхательном аппарате есть какая-то неисправность.

Я встал, в глазах сразу же всё потемнело и куда-то поплыло. Включился в другую кислородную маску, висевшую рядом. Сознание прояснилось, но в висках долго ещё стучало. Это скоро должно пройти. Я поднял вверх руку с поднятым большим пальцем. Борттехник закивал головой, мол, понял, что у меня теперь всё в полном порядке.

На этом мои злоключения не закончились. Как только наш Ан-12 занял заданный эшелон, мой живот стал надуваться, как мяч. Было довольно больно, но приходилось терпеть. Не устраивать же по моей милости экипажу действия в особых случаях на тему: «Резкое ухудшение состояния здоровья, ранение членов экипажа или пассажиров»! Тем более, что причину я сразу понял: пиво, вернее пузырьки газа в нём из-за резкого уменьшения атмосферного давления (грузовая кабина Ан-12 негерметична), увеличились в размерах. Отсюда боль и не только она.

В медицине есть такой диагноз — метеоризм. Вот так и летел всю дорогу — то, бледнея от боли, то, краснея от стыда. Благо, что мои попутчики дышали через кислородные маски и вони особо не слышали. Иначе мне можно было со стыда провалиться.

— Да ну, ничего страшного! Мы в своё время всякий народ возили, — Слава улыбнулся, — хотя, если честно признаться, то в подобной ситуации приятного мало.

— Вот именно! Лечу, а в голове только одна мысль: скорее бы граница, там уже пониже пойдём, может, полегчает.

Вообще-то мы все ждали государственную границу с нетерпением. Дело даже не в том, что хотелось поскорее в Союз, домой. Это — само собой разумеется. Летели-то мы без оружия. Не дай Бог, что случится — можно и с парашютом выпрыгнуть, он был у каждого, а вот на земле, на «духовской» территории без оружия было бы несладко.

При пролёте Амударьи (там прохолодила граница с Афганистаном) борттехник встал, демонстративно расстегнул подвесную систему, освободился от парашюта и станцевал что-то отдаленно напоминающее украинский гопак.

Всё. Афганистан с его непонятной и никому ненужной войной уже позади. Здравствуй, Союз!

— Живот-то хоть отпустило? — поинтересовался Слава, хитро улыбаясь.

— Какой там! Плохо, оказывается, я в школе географию учил. Впереди ещё были горы Памира. Пришлось ещё немного помучаться, но эмоции переполняли, и поэтому на боль уже мало обращал внимания. Всё «пивные неприятности» прекратились, как только наш самолёт стал снижаться при подлёте к Ташкенту.

Таможню прошел быстро. Немного смутила улыбка таможенника, когда он пропустил через «телевизор» мою парашютную сумку, где лежали японский двухкассетник, «варёнки», приобретенные в дуканах и прочие «колониальные товары» для подарков родным.

Только дома раскрылся секрет этой загадочной улыбки — кто-то из моих Баграмских или Кабульских коллег засунул-таки среди вещей каменюку килограмма на полтора.