Отец Павел спал, и ему снился сон. Снилась деревенская околица. Вечерние косые лучи так и тянутся через церковную маковку, ласково ощупывая черную землю. А маковка переняла у них цвет, налилась медью и золотом, и гуу-дуу-ом! – гудит большой колокол. Листва на деревьях свежая совсем, значит, май на дворе. Деревенские тянутся к молитве. Он, отец Павел, стоит на пороге церкви, рядом небольшой служка, вихрастый, быстрым глазом косит, сразу видать – постреленок еще тот. А в цветной толпе среди рубах и платков алеется что-то и золотыми искрами бежит по пруду и верхушкам берез. Что алеется там? Отец Павел силится разглядеть, щурит глаза аж до слез, но это – прекрасное, яркое – ускользает, оставляя только резь под веками и в горле комок. Гууу-у. Дуу-у.
– Ду-у. Ды-ы. Ты. Ты живой, что ли?
С усилием отец Павел открыл набухшие веки. Что-то дергало его за плечи, отпускало и снова дергало. Повертев головой, отец Павел обнаружил, что все еще пристегнут к парашюту. Ветерок поддувал, и парашют тащил священника по ровной, сухой, колючками и камешками усеянной земле. Рядом медленно шагали чьи-то ноги в старых армейских ботинках. Посмотрев вверх, отец Павел встретился взглядом с обладателем ботинок. Это был человек лет сорока, загорелый, сухопарый, в вылинявшем и пропыленном обмундировании десантных войск Союза. На плече его болталась древняя, как мир, автоматическая винтовка. Светлые глаза в обрамлении морщинок внимательно смотрели на отца Павла.
Священник прокашлялся и как можно более вежливо попросил:
– Вы не могли бы помочь мне отстегнуться?
Ни слова не говоря, человек придавил ботинком раздувшийся желтый купол. Отец Павел стащил с живота запаску, затем отстегнул основной парашют и с облегчением скинул лямки. Отделавшись от парашюта, он сел и тщательно себя ощупал. Вроде бы ничего сломано не было, и даже нигде не болело. Пока священник занимался осмотром, его спаситель вытащил из кармана пачку сигарет и, прикрывшись рукой от ветра, прикурил. Сделав несколько затяжек, он протянул сигарету священнику.
– Благодарствую. Простите, не курю.
Спаситель хмыкнул:
– Я бы на твоем месте все же покурил. – Присев на корточки, он уставился в лицо священнику. Бледно-голубые глаза блестели, как галька на дне ручья. – А знаешь, брат, это ведь я тебя подстрелил.
Отец Павел смутился. Должно быть, человеку неловко – ведь тот чуть не убил ближнего своего, можно даже сказать, товарища по оружию. Надо как-нибудь его приободрить. Священник откашлялся и сказал:
– Это простительная ошибка, сын мой…
Десантник ухмыльнулся. Зубы у него были удивительно белые и ровные.
– Никакая это не ошибка… отец мой. Я стрелял вполне намеренно. В тебя, а не в парашют. Прицел вот только у винтовки совсем съехал. Надо подвести.
Человек скинул с плеча винтовку, и на мгновение священнику показалось, что тот сейчас разрядит весь магазин в него, в отца Павла. Однако десантник только подкрутил что-то в оружии, вскинул винтовку к плечу и выстрелил в торчащий между двух камней сухой куст. Верхняя ветка куста треснула и разлетелась в щепки.
– Вот сейчас нормально, – с удовлетворением заметил десантник и закинул оружие обратно за спину. Обернувшись к священнику, он широко улыбнулся и протянул руку. Поперек ладони у него тянулся белый шрам, а костяшки пальцев были обмотаны черными полосками ткани. – Жерар. Можешь звать меня полковник Жерар.
Отец Павел, поколебавшись немного, руку пожал. Пожатие полковника было крепким – пожалуй, даже чересчур крепким.
– А ты не слабак, хотя и длиннорясый, – отметил полковник, убирая руку. – Ну что, вставай, святой отец. Приехали. Дальше придется пешком.
Огонек лизал сухие ветки. Жадно потрескивало голубое пламя, искало и не находило пищи. Колючки и кустарник сгорали быстро, так что приходилось постоянно подкидывать в костер хворост. Когда полковник Жерар в очередной раз вынырнул из темноты с охапкой веток, отец Павел робко предложил:
– Может, попробуем подать сигнал? В поселке мог сохраниться передатчик или что-нибудь…
Полковник бросил сушняк, уселся по-турецки у огня и хмыкнул:
– Чему вас там учили, в вашем лагере? Правильно падать на голову неприятеля? Демоны блокируют сигналы на всех частотах. Иначе тут журналистов уже набежало бы больше, чем бесов.
Отец Павел нахмурился:
– И вы ни разу не пробовали связаться с нашими?
– С кем – с нашими? – Глаза полковника отблескивали красным, а лицо сливалось с темнотой. – И на кой черт мне с ними связываться? Во-первых, меня тут же и расстреляют как дезертира, а во-вторых… – Он наклонился, подкинул несколько веток в огонь и снова ушел в темноту. – Во-вторых, ты, святой отец, никогда не задумывался, а что вообще происходит?
Священник удивленно взглянул на военного:
– О чем же здесь задумываться, сын мо… то есть полковник Жерар? Это Армагеддон, последняя битва, и сражаемся мы с ратями дьявольскими. О том говорится в Святом Писании…