Боевой вестник

Сильно забилось сердце. Она смотрит на него! Может, прикрыть глаз двумя пальцами, как говорил Кергелен? Но тогда всем станет ясно, что он взирает на женщин тассирийского владыки. А если нет? Если украдкой смотреть в ее глаза, и пусть это длится вечность? Нельзя! Они здесь заморские гости, и пир в их честь. Все внимание приковано к ним, и он сейчас оскорбляет самого императора. Это не останется незамеченным!

Леон опустил голову и торопливо наполнил рог вином. Отвести глаза от ее взора казалось мучением. Принц сделал большой глоток, затем уставился в блюдо с виноградом, ягоды которого то и дело брал своими изнеженными пальцами оскопленный раб. Сделав глубокий вдох, Леон снова уставился на танцовщиц и музыкантов. И теперь заиграли гюрначи на своих дудках, чьи звуки напоминают плач. Но так не могло плакать ни одно живое существо — лишь сердце или душа. И непреодолимая сила заставила принца обратить взор туда, к ступеням пирамиды. Вон лежит подаренный им меч, а двумя ступенями выше видны обутые в сандалии ножки, выглядывающие из-под подола девичьего платья. Рука Леона медленно поднялась, два пальца прикрыли правый глаз. А вот и они… бездонные, бесконечные… Ее глаза. И они все еще смотрят на него. А каков ее лик? Что скрывается за этой розовой вуалью? Как же это жестоко — прятать ее лицо и мучить желанием утонуть в этих глазах.

— Долго, мой господин. Слишком долго, — послышался тихий голос Кергелена.

Леон отдернул руку и повернулся в его сторону.

— Простите, мой господин, но я обязан был это сказать, — продолжал раб, неторопливо поедая виноград и глядя на яства.

— Фатис, расскажи мне побольше о ваших обычаях.

— С превеликой радостью, мой господин. Что именно вы хотите услышать?

— Все, что угодно. Но только постарайся увлечь меня своим рассказом, дабы я не заскучал.

— Как вам будет угодно, мой господин. — Раб слегка поклонился.

* * *

Ночь тиха и гнетет духотой. Даже близость моря не сильно спасает. В Артогно в жаркие ночи ласково веял легкий ветерок со Слезной бухты, но здесь нет вовсе никакого ветра. Зато звезды казались ярче и ближе. Леон стоял у широкого окна, отодвинув занавесь, и глядел на двор резиденции императора, на высокую стену вокруг. Во дворе было светло от множества факелов. Город за стенами покоился в безмолвии. Принц поднес к устам серебряный кубок с вином и отпил немного. После пира еще гудело в голове. На ближайшую пару лет этот чужой и странный мир станет его домом. Но стоит ли печалиться? Благо, здесь он не один. С ним три соотечественника, которые, наверное, уже спят в своих покоях. Или так же стоят у окна, с тоской вспоминая покинутый дом.

Спать не хотелось совершенно. В Гринвельде он часто возвращался в свои покои под утро, а в это время еще предавался удовольствиям или только ехал шагом в сторону дворца, в окружении верных охранителей, по улицам столицы, не таким узким, как здесь.

Но нечто отвлекало от тоски по дому: щемило сердце, на память приходили черные, сказочно красивые глаза, не дававшие ему покоя на пиру. И что сейчас тревожит его больше: тоска или это наваждение?

Колокольчик над дверью издал тихий звон: видимо, кто-то дернул за плетеный шнур снаружи.

— Войдите! — крикнул Леон, отвернувшись от окна.

Видимо, кто-то из его спутников не выдержал тоски и одиночества в первую ночь на чужой земле. По дороге морская болезнь не давала тосковать.

Дверь открылась, вошла девушка, невысокая и стройная, держащая в руках медную масляную лампу с тусклым огоньком. Одета она была в легкую полотняную рубаху на бретелях, плотно прилегающую к телу. Длинные каштановые волосы были собраны на затылке и веером спадали по спине.

— Мой господин, доброй вам ночи, — на гринвельдском языке тонким голосом проговорила она, робко взглянув на принца большими миндалевидными карими глазами и поклонившись.

— Ты кто такая?

— Мое имя Шатиса, мой господин.

Принц только сейчас заметил на ее груди бронзовую табличку с буквами.

— Ты рабыня? — удивился Леон.

— Да, мой господин. — Она снова поклонилась. — Я придворная рабыня.

— Перестань уже повторять «мой господин» и кланяться.

— Как прикажет, мой господин. Простите…

— Зачем ты здесь в столь поздний час?

— Мне велено скрашивать одиночество королевского посланника. Мой… Простите, как мне к вам обращаться?

— Меня зовут Леон.

— Обращаться просто по имени к высокородному мужчине королевской крови? — Она удивленно и даже с испугом посмотрела на принца.

— Мои уши не отсохнут. И объясни мне, что значит «скрашивать одиночество»?

— Все, что угодно, Леон.

— То есть как? — Он неторопливо подошел к ней.

— Если вы пожелаете слушать сказки, я буду их рассказывать. Если вы хотите слушать песни, я буду вам петь. Если вы желаете массаж — я сделаю это. Или вы можете овладеть мной, если пожелаете.

Последние слова обдали жаром. Проклятье! И так душно! А тут она еще своей прелестью заставляет кровь просто кипеть!

— Это… В том смысле, что… — начал бормотать он, — ты уверена, что не ошиблась? Язык-то чужой для тебя.

— Ошиблась в чем, Леон?