Боевые будни штаба

Сразу же заговорили многие. Его хорошо знали в роте. Песенник. С первого дня он удивил всех. Под огнем — запел. Вначале тихо, вроде для себя, а потом громче, и песня врезалась в грохот боя, и казалось, что она громче взрывов снарядов, лязга гусениц танков и скрежета железа. Вспомнили, как после одного тяжелого боя рота захватила опорный пункт, обосновалась во вражеских траншеях. Устали солдаты. Все силы иссякли за долгий день. Через час предстояло снова подниматься в атаку. Командир роты попросил Шамова ободрить солдат, встряхнуть их песней. Шамов запел. Получилось хорошо.

На войне все обрывается внезапно — и тишина, и грохот, и сами жизни. В один из дождливых холодных дней рота залегла перед проволочным заграждением. За колючим забором — траншея. Фашисты поливали землю огнем. Солдаты прижали головы к земле, затихли. Что-то надо было делать: лежать — смерти подобно, подняться — враг скосит смельчаков. Шамов запел «Катюшу». Навстречу дул промозглый ветер. Он лег на спину — так было удобнее. Громко, смело звучала песня. Фашисты, пораженные неожиданной встречей с песней, вдруг перестали стрелять. Рота рванулась в атаку, в проходы, проделанные саперами в заграждении. Ведь смельчаки успевают проскакивать невредимыми в мгновения между двумя автоматными очередями. Так было и здесь. Рота ворвалась в траншею. Шамов был среди первых. Видели, как он набросился на фашиста, подмял его под себя, но другой успел штыком нанести смертельную рану бойцу. После его гибели казалось солдатам, что холоднее стали осенние ночи, тяжелее давались под огнем шаги на запад. Ему два письма. Молча взял их один невысокого роста солдат. Ничего не сказал: каждый по-своему переживал гибель своего друга.

— «Смирнов Николай…»

— Какой обратный адрес? — вдруг спросил боец с вихрастым чубом и сразу же пояснил: — Если девушке, то напишу. Она не знает, что он погиб. Любил он ее, писал часто письма.

Письмо я отдал ему. Мне показалось, что он напишет не только о погибшем друге, но и о себе. Кто знает, а может быть, и он станет писать ей часто теплые письма.

Письма попадали в верные руки друзей. Но одно вроде бы прислано не по адресу. Долго никто не мог вспомнить погибшего. Бывало и так: пришел солдат в роту, а смерть уже ждала его; в памяти соседа остались фамилия да смутный облик. Погиб вот еще под Крымской, во время артиллерийского обстрела, в нескольких десятках метров от первой траншеи врага. Не успел даже разглядеть в лицо фашистов. Но и о нем следовало написать.

Не у каждого смерть как у Матросова. Но и для того чтобы пройти под огнем даже сотню метров, тоже нужно мужество. Об этом и надо написать, разъяснил я.

Я верил, что в ближайшие дни пойдут треугольники по адресам, и снова не только острой болью, но и гордостью отзовутся сердца близких людей, получивших с фронта известие о боевой жизни родного человека, погибшего в боях с врагами Родины. Да и тот, кто писал о друге, утвердится в вере, что если случится беда и с ним, то пойдет такая же дорогая весточка и в адрес его родных, а это не могло не сказаться на настроении бойцов и крепости фронтовой дружбы.

Между тем жизнь шла своим чередом. Прибывало пополнение, поступала материальная часть. Автоматы и артиллерийские орудия мы получали новые, с заводской смазкой. Страна, напрягая все свои силы, обеспечивала фронт.

В частях шли занятия, стрельбы, одновременно воины оборудовали рубеж обороны. Штаб фронта требовал, чтобы дивизия была в постоянной готовности к отражению возможного удара противника. Не верилось, что гитлеровцы решатся на такой безумный шаг: атаковать с никопольского плацдарма в сторону Крыма, чтобы отрезать всю южную группировку наших войск.

Радовали успехи 1-го Украинского фронта. Войска продвигались, били фашистов. Сколько слез, горя и крови принесли захватчики на нашу землю! Никогда не забуду страшный ров, который пришлось увидеть однажды на освобожденной территории. В нем лежало много трупов. Подростки, старики, старухи… Чем они провинились? Они были просто нашими людьми. Фашистам ничего не стоило убить человека. К большой открытой могиле подходили люди. Опустив головы, смотрели они на погибших. Не плакали. Видимо, страшная душевная боль сушила слезы.

Вблизи этого рва была захвачена в плен небольшая группа фашистов. Кто-то предложил: подвести их к могиле, чтобы посмотрели на подлость своих соотечественников. Но пожилой солдат-конвоир резонно заметил:

— Незачем врагам показывать наше горе и боль.

Ему никто не возразил.

Текли дни, до предела загруженные работой. Немало вставало вопросов, которые требовалось решать штабу. Много времени занимало распределение но подразделениям прибывающего пополнения, организация его обучения. Учились в дивизии все, в том числе и офицеры штаба. Если не удавалось провести занятие днем, то занимались вечером.