Боевыми курсами. Записки подводника

Оба стояли у штурманского стола и спорили, отчаянно жестикулируя, причем Яков Иванович старался ватмановским листом прикрыть от Григория Никифоровича карту. Редкие русые волосы Шлопакова растрепались, обнажив небольшую лысину, он сердито смотрел на стоящего у карты Щепатковского и уже порывался отвести руку штурмана, зажавшую ватман. Мое появление Яков Иванович встретил сконфуженной улыбкой, но я на нее не ответил. Когда я поинтересовался, что же произошло, выяснилось, что в порыве внезапного гнева штурман не [214] позволил инженеру-механику взглянуть на путевую карту района, где мы ходили. Шепатковский объяснил, что Шлопаков оторвал его от прокладки и тем самым вызвал у него столь бурную реакцию. Конечно, причина крылась в их давней взаимной неприязни, но все равно Щепатковский вышел за рамки дозволенного, о чем я не преминул ему сказать:

- Мне незачем вам напоминать, Яков Иванович, о необходимости быть более корректными с Григорием Никифоровичем, он старше вас и по званию и по возрасту.

Некоторое время он не произносил ни слова, но, быстро осознав, что погорячился и отказал Шлопакову в самом простом желании, в котором не мог оказать ни одному члену экипажа, он обратился ко мне:

- Товарищ командир, я все понял и готов извиниться перед Григорием Никофоровичем. Подобного больше не повторится.

Затем, наблюдая за Шепатковским, я видел, как он переживает свою горячность, но никак не мог взять в толк, отчего подчас ему катастрофически не хватает чувства меры, так необходимого каждому командиру в боевом походе.

Между тем время клонилось к полуночи. В ожидании приятного сигнала, призывающего к обеду, команда разошлась по жилым отсекам, разбившись на группы у своих бачков. Бачковые уже торопились на камбуз к коку Николаю Федорову, где их ожидал вкусный и калорийный флотский обед.

Кок Николай Федоров, в белом как снег халате и слегка сдвинутом налево колпаке, приветливо встречал своих подопечных - бачковых. Двадцатичетырехлетний Федоров был высокого роста, с мужественными чертами лица и приветливой улыбкой. Его прямолинейный и целеустремленный характер поневоле вызывал уважение. Он не любил предобеденной суеты: у этого исключительно трудолюбивого и безропотного человека основным законом было спокойствие и еще раз спокойствие. К выдержанным бачковым он обращался с подчеркнутой доброжелательностью и обходительностью, [215]нередко балуя их различного рода деликатесами (вроде тарани) из своих, как он называл, «личных запасов». Суматошных же бачковых нередко укорял и категорично требовал занять очередь.

Этот бессменный труженик подводного камбуза ревностно относился к своей не слишком боевой, но тяжелой и благородной специальности, вкладывая всю душу в познание сложных законов кулинарного искусства. В начале его поварской деятельности не все выходило гладко. Даже злополучные макароны сперва никак не покорялись ему и, склеившись в большой тестообразный комок, совершенно не хотели расставаться друг с другом. Также и крупы решительно не подчинялись его рукам и имели одинаково противный вид размазни. Команда не без оснований сетовала на незадачливого кока и не раз подвергала его заслуженной критике, замечаниям и едким шуткам.

Доставалось поначалу и мне, когда я был старпомом, так как непосредственно на мне замыкалась вся санитарно-продовольственная часть. Пришлось обратиться к одному из передовых коков с соседней подводной лодки, где Николай Федоров прошел хорошую практику. Его настойчивость и усердие, а также бескорыстная помощь товарищей по профессии дали свои плоды, и Федоров, наконец, постиг вершины кулинарного искусства.

Помимо широкого ассортимента закусок, первых и вторых блюд, он умело колдовал над кондитерскими изделиями. Особенно в этом виде искусства он отличался в военные годы, когда, находясь в море, вдали от родных берегов, под водой, подчас после тяжелых и опасных встреч с врагом, приготовленные им именные торты тому или иному члену экипажа в день рождения и в торжественные дни наших революционных праздников доставляли нам огромную радость. Его простые, теплые и задушевные слова, обращенные к очередному виновнику торжества: «Держи, это тебе, именинник! Будь здоров!…» - до сих пор звучат в душе каждого из нас.

Однако по приходе в базу прямолинейность Федорова всегда вставала нам боком, потому что он честно всем объявлял: «Завтрака, обеда и ужина стряпать не буду - я [216] буду пьян!» - и свое обещание держал железно. Как только мы швартовались к базе и сходили на ее борт, Федоров молча забирался в провизионку подводной лодки, устраивался так, что видна была только его спина, и сидел там до тех пор, пока кто-нибудь не замечал его, не окликивал, но, как правило, поздно, - Коля был готов… Но вот настала полночь, и в кают-компании собрались все офицеры.

- Товарищ командир, обед готов, - доложил вестовой.

- Товарищи офицеры, прошу к столу! - обратился я к офицерам.