Бог бросил кости (СИ)

— Я постараюсь, — Лориан запустил пальцы в волосы, и напряжённая улыбка мелькнула на его лице. — Я хочу мыслить, как вы, говорить, как вы, я… Я вырос в мире, где нет смысла говорить о чём-то важнее приказов Суверена, никто из нас ни разу не задумывался о подобных вещах. Если мы и хотели что-то сказать, то двух-трёх простых слов было бы достаточно. В смысле, нам не нужны были впечатления и всё вот это такое…

Франц мечтательно приподнял брови и посмотрел куда-то вдаль, словно он не видел ни стен лаборатории, ни толщи поверхностного слоя Кубуса. Лориан впервые посмотрел ему в глаза с такого близкого расстояния. Он привык читать эмоции по лицам людей, но в этом взгляде были и ясная, строгая уверенность, и задумчивость, и… страдание?

— Вы хотите научиться этому, Лориан? — спросил Франц, не отводя взгляд от далёкой мнимой точки. — Научиться мыслить, как мы?

— Будет наглостью просить вас об этом…

— Но вы хотите?

Лориан снова взял в пальцы пуговицу плаща. Продолговатая, обтекаемая, она была необычайно гладкой на ощупь — и это успокаивало.

— Было бы просто здорово, — сказал он через пару секунд.

— Железные Рыцари отправляются на задание следующим утром, — сказал Франц. — Но по возвращении я попрошу Персиваля Алери стать вашим учителем. На поверхности Кубуса всего двое сильнее его в расщеплении, и лишь один превосходит его в скорости и меткости мысли.

Лориан не знал, как на это ответить. Любопытство, благодарность и тревога боролись друг с другом, и никто не мог занять место у руля, дать идеи, команду, приказ, что же стоит сказать. Франц секунд пять понаблюдал за его лицом, после чего бросил:

— Не утруждайте себя ответом. Я уже знаю всё, между чем вы пытались выбрать.

Глаза Лориана распахнулись.

— Вы умеете читать мысли?

— Отчасти, — ответил Франц. — Система может улавливать впечатления каждого человека через его нейру. Беда в том, что ни одной программе ещё не удалось отделить впечатления друг от друга в чистом виде — и это делаю я.

— Кто вы? — проговорил Лориан. — Я имею в виду…

— Однажды вы узнаете, дорогой друг. Однажды все узнают, но не сегодня… И да, умение делать выбор — ещё один навык рационалиста. Наловчившись, вы сможете полностью избавить себя от трудностей психологических распутий.

— Спасибо, Франц, я даже не знаю, как благодарить в таких случаях… Но вы сказали, что все узнают однажды. Я окажусь в числе тех, кто умер до сегодняшнего дня, когда ещё никто не знает?

Франц сдержанно засмеялся, но взгляд его не растерял мечтательной уверенности.

— Вам доведётся получить ответ на гораздо большее число тайн, чем кому либо ещё на этой планете. Так считает Агмаил…

***

— Сосредоточьтесь, — сказал Гидеон, и тридцать детей, сидящих перед ним на полу, закрыли глаза. — По моей команде: старт!

И вслед за резким выкриком Гидеона экраны перед каждым из детей осветились всеми оттенками красного. Незадолго до этого дня им — высшим кадетам Академии — было поручено провести эксперимент и выяснить, какие их эмоции вызывают красный цвет на экране. Прошла неделя — и эмингмерон Гидеон Дзерет пришёл проверить успехи своих учеников.

— Рен, ярко, но не чисто. Присутствуют помехи, — комментировал он, мягко шагая между рядами. — Мелис, попробуйте поискать другой вариант. Вы показываете розовый. Хелен, безупречно. Но вы тратите слишком много сил, эмоция должна быть непринуждённой…

Тем временем Гвен стояла в стороне, и экран, недвижно висящий перед ней, отражался в сверкающей радужке её контактных линз. Ясным бегающим взглядом она следила за данными каждого из кадетов, запоминая все нежелательные проявления мыслительной активности. Ей было гораздо легче воспринимать человека как числа и графики на экране, чем так, как Гидеон — разговаривая с ним. Но почему-то только в компании этой противоположности самой себе она чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы не прибегать к расщеплению всякий раз, как приходит тревога.

«Только выросший Рыцарем чувствует любую естественную эмоцию тревогой».

Да, это было так, и Гвен замечала, что чем старше, сильнее и умелее становятся кадеты, тем больше им приходится бороться с собственной тревогой — иррациональной, тягостной, мешающей жить. Психологи объясняли это тем, что рациональность — вовсе не естественная черта человеческого мышления, и где-то там, в глубинах подсознания томится в заточении тот самый исток всех эмоций, которыми пользуются умельцы расщепления. И иногда его первобытные страдания пробиваются сквозь заслон, который дети, сидящие перед Гвен, только учатся ставить.