Бог дождя

Глеб дал ей авву Дорофея и два тома «Добротолюбия», отец Антоний принес Иоанна Лествичника. Аня погрузилась в чтение с головой, читала и словно скользила по светлой, прозрачной воде. Душа дышала. Больше всего ей нравился авва Дорофей, ясность его мысли и истории из жизни: вот блаженный юноша Досифей оплакивает свой случайный гнев на больных до тех пор, пока авва не придет и не простит его; вот брат, которым до того завладела страсть воровства, что он ворует еду, даже когда сыт, и кормит ею осла; вот старец, севший на кадку с женщиной внутри и тем покрывший грех инока. Как тогда, на первой услышанной исповеди, все прочитанное казалось ей…правдивым. Все говорило о какой-то высшей справедливости, когда форма – ничто, главное – внутри, важно, где сокровище ваше, поэтому даже порыв, движение сердца могли оказаться весомей, чем поступок. И выражено все было точно, красиво. «В чистоте обитает великий свет, и радость, и мир, и терпение; а в блуде обитают печаль, уныние, ненасытный сон и густая тьма» – «Добротолюбие». «Плач по Богу есть сетование души, такое расположение болезненного сердца, которое с исступлением ищет того, чего оно жаждет, и не находя его, с трудом за ним стремится и горько рыдает вслед его» – Иоанн Лествичник.

Безмолвие, смиренномудрие, страх Божий, память о смерти… Только как хотя бы начать двигаться в ту сторону? Да и возможно ли это? Курение, сачок, тусовка – это ерунда, мелочи! Конечно, самые заметные и бросающиеся в глаза, но на самом деле заслонявшие десятки других ее пристрастий и слабостей. Хотелось нравиться, желательно всем, хотелось любви, земной, страстной, горячей! Она завидовала Вике, что у нее столько поклонников, завидовала Ольке, что ей так легко все дается и ее любят преподаватели, обожала спать. Во время молитвы она отвлекалась каждые две минуты, ни дня не могла провести без шоколадки… Конца этому не было видно.

И речи ее возобновились.

Отец Антоний, дело в том, что я живу не во Христе. Во время крещения и несколько дней после него я так волнующе понимала, что это, как: быть, жить в Нем, но с тех пор по-настоящему мне не удавалось это уже ни разу. Живу как жила, жизнью прежней, не плохой и не хорошей, скользящей и расхлябанной, зависящей от минутных настроений, состояний, разговоров. Да, я бросила курить и сачок, утром и вечером читаю молитвы, исповедуюсь и причащаюсь, но разве в этом дело? Дело в том, что лишь выходя из церкви я дышу наконец полной грудью. Отец Антоний, простите меня (грешную) за это чудовищное многословие: разведенность жизни во Христе и моей реальной жизни, жизни в миру, извела и издергала меня совершенно. Кроме того, я не очень-то понимаю смысл существования духовников – это, собственно, все, о чем я хочу вас спросить.

Она достала тетрадку и написала ему письмо. Получилось три странички. В четверг вечером, после акафиста Покрову Божьей Матери, который читался здесь каждую неделю, Аня вручила послание отцу Антонию. Через три дня, в воскресенье, после поздней литургии, он сам подошел к ней и протянул конверт, с красной церковкой на картинке:

– Вот вам ответ, Анна.

Она выскочила на улицу и здесь же, в заснеженном церковном дворике, уже не слишком хорошо владея собой, опустилась на очищенную от снега, замороженную лавочку, конверт был не заклеен, она сейчас же вытряхнула три сложенных белых листа, плотно исписанных каким-то непостижимым каллиграфическим почерком с завитушками. Начиналось письмо с маленького крестика, нарисованного посередине. Страницы были пронумерованы.

Глаза бегали по строчкам, но смысл ускользал. Контакт? Есть контакт! Так и хотелось ей заорать это во все горло. И еще раз, уже чуть ленивей: контакт? Да ланна, есть контакт! Волнение мешало буквы и строки. Рядом раздавалось мерное тюканье. Аня подняла голову – дворник колол ломом лед у ступеней церкви, из дверей выходили люди, знакомые лица, местные сгорбленные старушки. Они громко переговаривались. Кому-то куда-то перевели пенсию, а кому-то…

– …пришла, а мы на вас не получали, идите, бабушка, в райсобес. Мне, славу богу, восьмой десяток, в райсобес автобус с двумя пересадками, я им буду ходить.

– Что ж, так и не пошла?

– Что сделаешь – пошла.

Старушки удалялись и, открыв чугунную витую калитку, вышли на улицу.

Несколько успокоившись, Аня углубилась в письмо.

* * *