Бог и мозг: Научное объяснение Бога, религиозности и духовности

Рассмотрим музыку как еще один пример кросскультурного поведения нашего вида. Ни одно растение, насекомое, рыба, кошка, собака и даже шимпанзе не пользуется частями своего тела и различными материалами, чтобы создавать ритмичные комбинации звуков. А людям это под силу. Все когда-либо существовавшие человеческие культуры демонстрировали способность к музыке. Означает ли это, что столь вдохновенное занятие, как создание музыки, может существовать благодаря генетически наследуемому рефлексу? Неужели талант Моцарта — физическое следствие того, что ему от рождения достались усовершенствованные «музыкальные» гены? Возможно, ибо если музыка действительно представляет собой кросскультурную особенность нашего вида, значит, должна существовать и «музыкальная» часть мозга, порождающая эту способность. Чем можно подкрепить это предположение? По мнению музыковеда Джона Блэкинга,

…в мире так много музыки, что разумным будет предположить, что музыка, подобно языку и, возможно, религии, — видоспецифическая черта человека. Неотъемлемые физиологические и когнитивные процессы, которыми сопровождается сочинение и исполнение музыки, могут даже наследоваться генетически, следовательно, быть присущими почти каждому человеку^{9}.

Принято считать, что в каждой человеческой культуре с тех пор, как возник наш вид, создавалась музыка в той или иной форме. «Культура, которая характеризовалась бы отсутствием музыки, пока не обнаружена»^{10}. Значит, если я ритмично захлопаю в ладоши, находясь в обществе представителей почти любой другой культуры, вполне вероятно, что у них возникнет желание поддержать меня. Как нам известно, подобной реакции от растения, насекомого, рыбы, кошки или любого другого животного мне не добиться. Следовательно, способность к самовыражению с помощью музыки присуща исключительно человеку.

Какие еще доказательства, помимо того факта, что музыка возникла в каждой культуре, можно привести в поддержку предположения, что в нашем мозге есть «музыкальная» часть? Рассмотрим такой пример, как абсолютный слух. Так называется присущая некоторым людям способность точно определять высоту любого услышанного звука. Абсолютному слуху нельзя научиться — им надо обладать от рождения. Значит, способность к абсолютному слуху внутренне присуща нам.

А что можно сказать об «ученых идиотах» (idiot savant) в области музыки — людях, от рождения обладающих невероятными музыкальными способностями, но интеллектуально отсталых почти во всех прочих отношениях? Например, о людях, которые, впервые услышав сонату Бетховена, могут сесть за фортепиано и сыграть ее, не упустив ни единой ноты и паузы, но при этом не в состоянии самостоятельно завязать шнурки? Мы высоко ценим талант музыканта как отличительный знак человеческого гения и вдохновения. Но если речь идет об «ученых идиотах», действительно ли мы имеем дело с вдохновением гения или же с чем-то более механическим по характеру, возможно, со следствием генетически унаследованного инстинкта, изощренного рефлекса? Если мы умеем создавать машины, играющие музыку, почему нам так трудно поверить в то, что природа могла заложить в нас такую же способность?

А как быть с тем фактом, что у людей возникает музыкальная афазия? Подобно лингвистической, музыкальная афазия представляет собой потерю некоторых специфических музыкальных способностей ввиду физического повреждения мозга. К примеру, после инсульта композитор может утратить способность писать музыку, музыкант — играть на инструменте. Как и языковая, музыкальная афазия свидетельствует о том, что наши способности к музыке должны быть неразрывно связаны с нашими нейрофизиологическими структурами.

А способность музыки оказывать на нас физиологическое воздействие? «Музыка может вызывать острое, неподдельное эмоциональное возбуждение — от восторга до потока слез»^{11}.

Показателен и тот факт, что, независимо от культурных корней, всем людям свойственно интерпретировать определенные музыкальные мотивы одинаковым образом. Представитель какой культуры назовет марш Джона Филипа Суза безмятежным или спокойным, а не воинственным, торжествующим или бодрящим? Разве то, что представители разных культур воспринимают и интерпретируют одни и те же музыкальные раздражители сходным образом, не указывает на то, что понимание музыки должно представлять собой неотъемлемую составляющую физиологии нашего вида?

Еще одно явление, которое, возможно, доказывает, что наши музыкальные способности имеют физиологическую основу, — способность некоторых сочетаний звуков провоцировать эпилептические припадки. «Эпилепсия, порожденная музыкой, убедительно свидетельствует о том, что музыка оказывает прямое воздействие на мозг»^{12}.