Бог-Император Дюны

Лето вдруг почувствовал, что не может отвечать. Она же восприняла его молчание как приглашение продолжать.

– Он говорил, что ты – художник в том, что касается исследования души, и прежде всего своей собственной души.

– Но твой дядя Малки всегда отрицал, что у него самого есть душа!

Она услышала грубые ноты в его голосе, но это не заставило ее изменить позицию.

– Все же я думаю, что он был прав. Ты гений души, причем блистательный гений.

– Для гениальности нужно только упорство и неторопливость, но не блеск.

Между тем тележка поднялась на гребень, тянувшийся вдоль периметра Сарьира. Лето выпустил колесное шасси и отключил подвеску.

Хви снова тихо заговорила, ее голос был почти не слышен из-за скрипа песка под колесами и топота множества бегущих ног.

– Можно я все же буду называть тебя любимым?

Он ответил, преодолевая скованность в горле, которое было уже не вполне человеческим:

– Да.

– Я родилась иксианкой, любимый, – сказала она. – Почему я не могу разделить их механистического взгляда на вселенную? Ты знаешь мое отношение к вселенной, любимый мой Лето?

Он смог лишь удивленно воззриться на нее.

– На каждом шагу я вижу сверхъестественное, – сказала она.

Голос Лето стал хриплым. Даже он сам понял, что в нем зазвучали злобные интонации:

– Каждый человек создает для себя сверхъестественное.

– Не сердись на меня, любимый.

Снова в ответ раздался ужасный хрип.

– Для меня невозможно сердиться на тебя.

– Но когда-то произошло что-то непоправимое между тобой и Малки, – продолжала Хви. – Он никогда не рассказывал мне об этом, но сказал, что всегда удивлялся тому, что ты пощадил его.

– Из-за того, что он многому научил меня.

– Что произошло между вами, любимый?

– Я не хочу сейчас говорить о Малки.

– Прошу тебя, любимый, это так важно для меня.

– Я сказал Малки, что есть вещи, которые люди не должны изобретать.

– И это все?

– Нет. – Лето говорил с явной неохотой. – Мои слова рассердили его. Он сказал: «Ты думаешь, что если бы не было птиц, то человек не создал бы самолет? Глупец! Люди могут изобрести все!»

– Он назвал тебя глупцом? – Хви была потрясена.

– Он был прав. И хотя он отрицал это, но говорил он истинную правду. Он научил меня тому, что есть причины остерегаться изобретений.

– Значит, ты боишься иксианцев?

– Конечно, боюсь! Они могут изобрести катастрофу!

– Но что ты можешь с этим поделать?

– Бежать быстрее их. История – это постоянное состязание между изобретениями и катастрофами. Помогает образование, но его иногда оказывается недостаточно.

– Ты делишься со мной своей душой, любимый, ты знаешь об этом?

Лето отвернулся и начал смотреть в спину бежавшего впереди Монео. Процессия миновала первую мелкую ложбину. Теперь она сделала поворот и начала подниматься на Круговую Западную Стену. Монео двигался, как всегда, ставя ноги одну впереди другой и рассматривая то место, куда предстояло шагнуть. Но все же в нем появилось что-то новое. Лето чувствовал, что мажордом больше не стремится оказаться рядом с лицом своего Императора и не хочет разделять его судьбу. Еще один поворот, на восток, вокруг лениво отдыхающего Сарьира. Монео не смотрел ни влево, ни вправо. Он искал свой путь, свой пункт назначения, свою личную судьбу.

– Ты не ответил мне, – сказала Хви.

– Ты и без того знаешь ответ.

– Да, – заговорила Хви. – Я начала кое-что понимать. Я чувствую некоторые твои страхи. Думаю, что уже понимаю, чем ты живешь.

Он повернулся к ней изумленным лицом и перехватил ее взгляд… Это было поразительно. Он не мог оторвать от нее глаз. Его пронзил глубинный страх, руки его начали трястись.

– Ты живешь там, – сказала она, – где соединяются страх бытия и любовь бытия, соединяются в одном человеке.

Он, не мигая, продолжал смотреть на нее.

– Ты мистик, – продолжала она, – нежный к самому себе только потому, что находишься в самом центре вселенной, смотрящей вовне, смотрящей такими глазами, которыми не может смотреть никто, кроме тебя. Ты боишься разделить это с другими, но хочешь сделать это больше, чем кто бы то ни было другой.

– Что ты видела? – прошептал он.

– У меня нет внутренних глаз и нет внутренних голосов, – ответила она. – Но я увидела господина Лето, которого я люблю, и что я знаю то, что ты истинно понимаешь.

Он оторвал от нее взгляд, боясь услышать то, что она сейчас скажет. Дрожь в руках усилилась, теперь трясся весь передний сегмент.

– Любовь, вот что ты понимаешь, – сказала она. – Любовь, и этим все сказано.

Его руки перестали дрожать. По щекам покатились слезы. Из тех мест, где слезы касались форельей кожи, начал подниматься синий дымок. Он почувствовал жжение и был благодарен за эту боль.

– Ты имеешь веру в любовь, – сказала Хви. – Я знаю, что мужество любви может опираться только на веру.

Она протянула руку и вытерла его слезы. Лето удивился, что капюшон из песчаных форелей не сократился, закрыв лицо от чужого прикосновения, как это всегда бывало.

– Знаешь, с тех пор, как я стал таким, ты – первый человек, коснувшийся моей щеки.

– Но я же знаю, кто ты и каким ты был, – просто сказала она.