Бог-Император Дюны

– Все было по-другому, но жить было намного опаснее. – Он посмотрел на стены, окружавшие огороды и сады. – Здесь, на Дюне, не было воображаемых границ владений, не было и самих частных владений. Все было собственностью герцогства Атрейдесов.

– Все, кроме фрименов.

– Да, но фримены знали, что принадлежит им, а что нет. Они жили на этой стороне в своих укреплениях… Или вне их, в пустыне, на песке которой можно было добела раскалить сковороду.

– Они могли перемещаться куда хотели!

– Да, но с некоторыми ограничениями.

– Многие из нас жаждут возвращения Пустыни, – сказала Сиона.

– У вас есть Сарьир.

– Это такая малость. – Она посмотрела на него вспыхнувшим взглядом.

– Тысяча пятьсот километров в длину и пятьсот в ширину – это не так уж мало.

Сиона поднялась на ноги.

– Ты не спрашивал Червя, почему он ограничивает нас такими рамками?

– Мир Лето, Золотой Путь задуманы для того, чтобы обеспечить наше выживание. Вот что он говорит.

– Знаешь, что он говорил моему отцу? Я шпионила за ним, когда была ребенком, подслушивала, что он говорит.

– И что же?

– Он говорил, что ограждает нас от всяческих кризисов, чтобы ограничить наши формирующие силы. Он сказал: «Людей можно поддерживать, причиняя им боль, но теперь я сам – эта боль. Боги могут становиться источником боли». Это его доподлинные слова, Дункан. Червь – это воплощенная болезнь!

У Айдахо не было сомнений в точности ее воспоминаний, но слова девушки не взволновали его. Вместо этого он вспомнил о Коррино, которого он приказал недавно убить. Болезнь, боль. Коррино, наследник Семьи, которая некогда правила Дюной, толстый, средних лет мужчина, начал строить козни, стараясь захватить власть и запасы Пряности. Айдахо приказал одной из Говорящих Рыб убить его, и это вызвало недоумение Монео.

– Почему ты не убил его сам?

– Я хотел посмотреть, как могут работать мои Говорящие Рыбы.

– И?

– Я удовлетворен.

Однако в действительности смерть Коррино потрясла Айдахо своей нереальностью. Он вспомнил труп пожилого толстого мужчины, плавающий в луже крови на мостовой. Это было нереально. Айдахо вспомнил слова Муад’Диба: Разум накладывает на все некую форму, которую он называет реальностью. Эта произвольная форма совершенно не зависит от того, что подсказывают нам наши чувства. Так какая же реальность движет Господом Лето?

Айдахо оглянулся. Сиона стояла на фоне садов и зеленых холмов Гойгоа.

– Пошли в деревню искать квартиру. Мне надо побыть одному.

– Говорящие Рыбы поселят нас в один дом.

– С ними?

– Нет, только нас двоих. Причина очень проста. Червь хочет скрестить меня с великим Дунканом Айдахо.

– Я сам выбираю себе любовниц! – прорычал Дункан.

– Думаю, что какая-нибудь из Говорящих Рыб будет просто в восторге, – сказала Сиона. Она повернулась и начала спускаться с холма.

Айдахо несколько мгновений рассматривал ее гладкое юное тело, гибкое, как молодая яблоня на ветру.

– Я не племенной жеребец, – пробормотал Айдахо, – и он должен хорошенько это понять.

Когда кончается день, вы становитесь все более нереальными, более чуждыми и отстраненными от того, кем я был в этот новый день. Я – единственная настоящая реальность, и поскольку вы отличаетесь от меня, постольку теряете свою реальность. Чем любопытнее становлюсь я, тем меньше любопытства проявляют те, кто поклоняется мне. Религия подавляет любопытство. То, что я делаю, выбивает почву из-под ног поклоняющихся мне. Таким образом, со временем я перестану что-либо делать, отдав все на откуп напуганным людям, которые в тот день вдруг ощутят свое одиночество и будут искать в себе силы действовать от своего имени и ради своего блага.

(Похищенные записки)

Этот звук был не похож ни на какой другой. Звук ожидающей толпы, распространяющийся вдоль огромного туннеля, по которому маршировал Айдахо впереди Императорской тележки, – нервный шепот, усиленный до степени некоего абсолютного шепота, шаги, слившиеся в единый шаг, шорох, слившийся в шорох огромного платья. И запах – сладкий запах пота, смешанный с млечным духом сексуального возбуждения.