Бог калибра 58

Трое. Много. Значит, кладбище старое рядом. С грешниками. Ибо только грешник становится мрецом, потому что в нем столько грехов, что после смерти они, как сера, его сохраняют. Праведники гниют быстро, как все чистое и светлое, а грязь не гниет. Лежит себе и лежит, и постепенно возрождается, выкапывается и начинает поганить то тут, то там. И яду в них много. Много.

А мне было не страшно.

Мрецы догоняли. Мелкий запинался. До них оставалось метров сто, и я надеялся, что он продержится.

Но мелкий не продержался.

Я рванул навстречу. В голове ничего не было. Не думал. Не думал.

Кажется, на полпути я завопил, но, может, и нет.

Успел до парня первым. Оттолкнул в сторону, он покатился по траве. До первого мреца оставалось метров пять. Я выхватил топор.

Я хорошо метаю топор. С разных дистанций. В лесу учился. Конечно, попасть в брызжущего слюной мертвеца — это не совсем то, что попасть в спокойное мирное дерево. Но принцип тот же. Главное, рассчитать расстояние.

Количество переворотов.

Конечно, я не рассчитывал это расстояние. Никто бы не рассчитал в такой ситуации. Я просто почувствовал нужный момент.

Топор врубился в голову мреца с восхитительным треском, тот сразу остановился и двинул в сторону. Я вышиб ему мозг. Или то, что вместо мозга было.

До второго оставалось чуть, я выхватил секиру.

Ее я метать не умел, но времени все равно не оставалось, даже для замаха. Он прыгнул, растопырив лапы, в этой своей мрецкой манере — чтобы уронить и закусать.

Он прыгнул. Но я уже падал на спину. Чуть быстрее его. Мрец пролетел у меня над головой, я взмахнул секирой и перерубил ему колено.

Мрец упал, покатился, попробовал встать — не получилось. Пополз в сторону.

Оставался третий. Он чуть подотстал, поскольку был хромой. Теперь время для замаха у меня имелось. Выхватил лопату. Подпустил дохлятину на надлежащее расстояние и швырнул. В плоскости, чтобы снесло голову.

Все.

Услышал, Алиса орала сверху.

— Рыбинск! Давай их! Руби! Руби!

Мальчишка поднялся. Лет тринадцать, может, меньше, они тут по-другому совсем выглядят, моложе. Смотрел диким взглядом. Отходил. Радовался, что жив.

— Держись меня, — велел я. — Оружие есть?

Парень вытащил мачете.

— Пойдет. Без замаха умеешь бить?

Он помотал головой.

А еще меня Рыбинском дразнят. Каличем. Это они рыбински и каличи, и вообще, Рыбинск — хороший город, хотя я там и не был.

Я отыскал лопату и закончил. С мрецами. Сначала с тем, что ползал. Затем с тем, что бродил. Кругами бродил, топор в башке торчал, приближаться было опасно, пришлось швыряться.

Повернулся к пацану.

— Ты кто? — спросил я.

— Она… — он снова плюхнулся на землю. — Она их всех утащила… Она утащила…

Он стал рассказывать.

Я не очень хорошо понимал, он бубнил что-то про памятник, сыпал названиями улиц и подземных станций, восклицал что-то, замолкал, затем вообще принялся плакать.

Нервный мальчишка. Никакой дисциплины. Но кое-что я понимал все-таки. История складывалась неприятная. И похожая. У них там тоже клан жил, взрослые, дети, все как полагается. Хорошее место, глубокое, спокойное, от Верхнего Метро далеко. Запасы старые сохранились еще, все очень здорово. Одним словом, Жили не тужили.

А потом у них завелась навка.

— Кто? — не понял я.

— Навка, йома, яга, — непонятно пояснил парень. — Не знаешь, что ли?

Я не знал.

— Она как человек совсем, только не человек На людей охотится. Подходит, разговаривает, смеется, а они за ней куда ей надо идут, что она там с ними делает дальше, не знает никто, только никто людей этих больше не видит. Завелась у нас тоже, но мы сразу не поняли…

Они сразу не поняли. Козы доиться перестали. И волновались, блеяли так жалобно-жалобно. Никто не подумал, что это из-за навки, думали, просто время, как всегда, меняется, зима раньше наступает. И вот однажды отправили коз пастись в трубу, с двумя пастухами, все как полагается, с утра. А к обеду никто и не вернулся. Взрослые пошли в трубу, а там никого. Вот тогда и поняли все. Собрались хорошенько и отправились ее убивать. Три дня назад. Дома остались только совсем маленькие, старуха одна и он, Шнырь. А сегодня он проснулся, и нет никого. А старуха смотрит только, ничего сказать не может…

И они говорят, что у нас в Рыбинске плохо! Да у нас там место отдыха! А они тут живут, как… Как не знаю где. Навки, мерзость какая, в сто раз кикиморы хуже.

И похоже на то, что случилось с Алисой. Так…

— Ты что тут разгуливаешь? — спросила из-за спины Алиса.

Я даже вздрогнул. А пацан этот подскочил и побледнел.

— Я… Я…

— Ты, — повторила Алиса злобно. — Ты… Что тут делаешь…

Уставилась. Смотрела, как одуревшая, будто не парень это мелкий, а снеговик оживший. Головой качала, как щен на солнце.

А пацан этот, наоборот, на меня косился. Всхлипывал, сопли, слезы.

— Ты почему тут ходишь? — спросила Алиса уже по-другому. — Ты почему один ходишь… Как тебя зовут?

Она улыбнулась. Так мило, по-домашнему.

— Ты, кажется… Как тебя зовут?

Алиса протянула руку, хотела погладить по голове.

Мальчишка отпрыгнул.

— Ты чего боишься? — Алиса принялась шарить по карманам. — У меня тут где-то ириска…

— Я не люблю ириски! — выкрикнул парень.