Бог Лезвий

Крыльцо дома гармошкой откатилось назад, и парадная дверь распахнулась, явив ряды длинных, похожих на заостренные щепки зубов. Со скрипом подавшись вперед, тварь припала ртом к коньку крыши дома Гарри и вонзила в нее зубы, словно пиявка на ноге пловца. Низкий, едва слышимый посвист, напоминающий стенание ночного ветра, заполнил эфир; обычно такие звуки являются нам во сне, а когда просыпаешься, тихий чарующий голос из подсознания твердит: причин для тревоги нет, просто ветер гуляет по крыше, вот-вот все стихнет. Однако пробуждение не наступает.

С дома Гарри посыпалась черепица, планируя наземь. Ступени крыльца чуть заметно продавились. Откуда-то изнутри донесся приглушенный треск ломающейся древесины. Оконные стекла разом потемнели, дребезжа в своих рамах будто в страхе.

Минула вечность – хотя вполне могла пройти минута-другая, – когда монстр поднял свою гротескную голову. Некая темная субстанция стекала с нижнего края его пасти, падая на крышу дома Гарри и в передний двор. Странный утробный звук – не то смешок, не то удовлетворенное урчание – объявил об окончании трапезы.

Развернувшись на уродливых ногах и со скрипом втянув в себя руки, монстр заскрежетал вниз по улице, а потом, с грацией изрядно уставшего после работы человека, падающего в кресло, зарылся в свой котлован. Оба окна второго этажа потемнели, как если бы за ними сомкнулись светонепроницаемые шторы. Крыльцо распрямилось, уткнувшись порогом в землю, – и дом-монстр погрузился в безмолвие, неподвижный, как и прежде.

Гарри обернулся к Лему – тот прикладывался к фляге.

– Ты видел…

– Конечно. – Лем вытер губы рукавом.

– Как… как такое возможно?

– Как-то.

– Но как?!

Лем качнул головой.

– Знаешь, как в фантастических книжках, что я почитываю. Пришельцы с других планет, к примеру… или что-нибудь похуже. Может, такие штуки давно живут бок о бок с нами, просто мы их не раскусили. Они как хамелеоны маскируются под жилища людей. Их природа – вампирская по сути, но они тянут не кровь, а энергию наших домов.

– Нет у домов никакой энергии.

– Ну… – Лем потряс флягу. – Я бы так не сказал. Какая-то энергия у них есть. Послушай, раньше люди строили дома с любовью. Еще до того, как бездушные высотки из стекла и пластика уперлись в небо, до того, как строители стали засыпать фундамент мусором и грязью вместо гравия, до того, как главным принципом продажи недвижимости стало прикарманивание денег… До всего этого, раньше, люди просто хотели построить крепкий оплот. Их дома, возведенные с любовью и верой, впитывали эти чувства. А разве любовь и вера – не особый вид энергии? Я не прав, Гарри?

– Наверное, но… ладно, продолжай.

– Таким образом, стены домов старой закалки впитывали любовь зодчих и хранили ее, она становилась их движущей силой… сердцем, очагом, если угодно. Теперь понимаешь, куда я клоню, Гарри? Кто, как не люди наших лет, заставшие времена, когда о строительстве жилища по-настоящему пеклись, более зависимы от своих стен и благодарны тому, что отгораживает их от нового сумасшедшего мира, солнца, дождя и от тех, кто желает нам зла? Возможно, это существо чувствует богатые энергией дома, является в ночи, обосновывается неподалеку и начинает вытягивать из них жизнь, как вампир, пьющий кровь жертвы. Страдающий от вампира человек слабеет, дряхлеет и бледнеет, и с нашими домами происходит почти то же самое. Потому что, как видишь, Гарри, они по-своему живые. Не в привычном смысле – жизнь-то иная, тихая и созерцательная.

Гарри несколько раз моргнул.

– Но почему он принял форму готического особняка? Почему не чего-то попроще?

– Может, в свою последнюю охоту он пребывал среди таких домов. Когда закончил там – прибыл сюда. В его глазах готические особняки ничем не отличаются от остальных жилищ. Пойми, Гарри, он не пытается подстроиться под наш стиль, просто имитирует какой-то дом.

– Это звучит дико, Лем.

– И чем больше я пью из этой фляжки, тем выше градус дикости. Учти, он может выглядеть как угодно. Подумай о гетто этого мира, спальных районах и трущобах, которые не поддерживаются городскими дотациями. Может, эти твари-хамелеоны – не знаю, как правильно назвать, – живут и там, потому что отчаяние впитывается в стены не хуже любви. Они занимают верхушки брошенных многоэтажек, прикидываются хижинами на берегах Луизианы…

– И питаются благополучием или упадком?

– Да. И когда не остается ни первого, ни второго – только руины, они меняют охотничьи угодья.

– И как с этим быть?

Лем пожал плечами, завинчивая флягу.

– Как-то надо быть, очевидно.

* * *

Они вышли из машины, на цыпочках пересекли улицу, садами пробрались к дикому дремлющему хищнику. Когда до котлована, где он покоился, осталось всего ничего, они остановились у платана и, притаившись в его тени, отхлебнули каждый понемногу из фляги.

Издалека, со стороны города, доносились шумы оживленного трафика. Чуть ближе к пригороду располагался порт, заявлявший о себе одинокими гудками с буксиров.

– И что теперь? – спросил Гарри.

– Мы подкрадемся к нему с тылов. С черного хода.

– С черного хода? Если спереди – рот, сзади, выходит…