Бог не любовь: Как религия все отравляет

Разумеется, история все равно была бы полна глупостей и нежелания видеть дальше своего носа. Но связь Афин и человечества не была бы так грубо прервана, и еврейский народ мог бы стать носителем философии, а не бесплодного монотеизма, и учения античных мудрецов не казались бы нам доисторическими. Как-то раз я оказался в кабинете ныне покойного депутата Кнессета рабби Меир Кахане, злобного расиста и демагога, среди сторонников которого можно найти полоумного доктора Баруха Гольдштейна и других воинствующих израильских поселенцев. Своими кампаниями против смешанных браков и за выселение из Палестины всех неевреев Кахане заслужил презрение многих израильтян и евреев диаспоры, сравнивавших его политическую программу с Нюрнбергскими законами нацистов. В ответ на это Кахане начал бессвязно бормотать, что любой араб может остаться, если примет иудаизм строго по законам Галахи (Гитлер, надо признать, не потерпел бы таких послаблений), но затем ему это надоело, и он просто отмахнулся от своих еврейских оппонентов, назвав их «эллинизированным» сбродом. (По сей день евреи-ортодоксы клянут еретиков и отступников словом «апикорос», т.е. «последователь Эпикура».) С формальной точки зрения он был совершенно прав: в основе его фанатизма лежала не «раса», а «вера». Мечтая зажать нос, я с болью думал о мире света и красок, что столько веков назад исчез в черно-белых кошмарах праведных предков этого немытого варвара. От его сгорбленной фигуры исходила подвальная вонь Кальвина, Торкве-мады и бен Ладена. Громилы из его партии «Ках» патрулировали улицы в поисках несанкционированных сексуальных связей и нарушителей Шаббата. Мне снова вспоминаются сланцы Бёрджесс. Эту ядовитую ветвь давно надо было отрубить, надо было позволить ей отмереть, пока она не заразила генетическим мусором новые, здоровые ростки. Мы же вместо этого до сих пор живем в ее вредоносной, удушливой тени. А маленькие еврейские дети отмечают Хануку, чтобы не быть чужими на празднике лубочных вифлеемских мифов, с которыми так яростно соревнуется сегодня визгливая пропаганда Мекки и Медины.

Глава девятнадцатая. Заключение: нам нужна новая эпоха Просвещения

Ценность человека меряется не истиной, обладателем коей он является или мнит себя, но искреннее усердие, приложенное в обнаружении истины. Ибо не в обладании, но в поиске истины приумножаются его силы, и лишь в том состоит его непрерывно растущее совершенство. Обладание приносит успокоение, леность, гордыню. Ежели Бог зажал бы в своей правой руке всю истину, а в левой безустанное стремление к истине, хотя бы и с условием, что я вечно буду заблуждаться, и сказал бы: «Выбирай!» — я смиренно приложился бы к его левой руке.

Готхольд Лессинг. Анти-Гёце, 1778 год Мессия не придет и даже не позвонит!

Израильский хит 2001 года

В своей полемике с проповедником-фундаменталистом Гёце великий Лессинг высказался еще слишком мягко. Его обаятельная скромность создает впечатление, что у него был — мог быть — выбор. На самом деле у нас нет возможности «выбрать» ни абсолютную истину, ни веру. У нас есть лишь право не верить тем, кто действительно считает себя хранителем откровения. У нас есть право сказать, что они обманывают сами себя и пытаются обмануть, а то и запугать других. Разумеется, «выбрать» путь скепсиса и любопытства в любом случае и лучше, и полезней для ума, ведь чего-либо достичь мы можем лишь постоянным напряжением этих способностей. А религии, по остроумному замечанию Саймона Блэкберна в работе о платоновской «Республике», не что иное, как «окаменевшие философии», т.е. философия, из которой убрали все вопросы. «Выбирая» догму и веру вместо сомнения и эксперимента, вы отказываетесь от здоровой трапезы, чтобы жадно сунуть в рот ядовитую жвачку для мозгов.

Фома Аквинский некогда написал трактат о Троице и, скромно находя его одним из своих наиболее удачных творений, возложил на алтарь собора Парижской Богоматери, чтобы бог лично ознакомился с работой, а может быть, и соблаговолил как-нибудь отозваться. («Ангельский доктор» был жертвой того же заблуждения, из-за которого монашек во время омовений заставляли прикрывать ванну занавеской: бытовало мнение, что столь нехитрое устройство отведет божий взор от неприкрытых женских телес. При этом забывалось, что бог, в силу своего всеведения и вездесущности, «видит» все, всегда и везде. Забывалось и то, что до столкновения с непреодолимой занавеской его «взгляд», вне всякого сомнения, проникает сквозь стены и потолки монастыря. Возникает подозрение, что смотреть на свои тела — или, скорее, друг на друга — не давали самим монахиням.)

Как бы то ни было, Фома Аквинский позднее обнаружил, что бог действительно оставил положительную рецензию на его трактат (и по сей день никакой другой автор не может похвастать подобным отличием). Подоспевшие монахи и послушники с благоговейным ужасом увидели, что Фома блаженно левитирует под сводами собора. Будьте уверены: у нас есть рассказы очевидцев.