Бог не любовь: Как религия все отравляет

При всей сомнительности хадисов, в физическом существовании Мухаммеда кроется не только сила, но и слабость ислама. Оно придает Пророку осязаемость и снабжает нас правдоподобными описаниями его внешности, но при этом приземляет историю возникновения ислама, делает ее вульгарной и отталкивающей. Трудно не поморщиться, читая о женитьбе этого млекопитающего на девятилетней девочке или об энтузиазме, с которым он предавался чревоугодию и делил добычу после очередной бойни. Основное затруднение (христианство, снабдившее своего пророка нечеловеческой природой в человеческом теле, почти избежало этой западни) в том, что он оставил после себя многочисленное потомство, и его религиозное наследие стало заложником наследия физического. Нет ничего более человеческого и несовершенного, чем наследная власть. С самого рождения ислам сотрясает грызня между князьками и самозванцами, претендующими на соответствующую каплю крови Пророка. Общее число тех, кто ведет родословную от Мухаммеда, наверное, превосходит число святых гвоздей и щепок оставшихся от тысячефутового креста, на котором, судя по количеству обломков, распяли Христа. Как и в случае с иснадами, чтобы установить прямое родство с Пророком, нужно лишь знать нужного имама и располагать требуемой суммой.

Стоит также отметить, что мусульмане не вполне порвали с теми самыми «сатанинскими стихами» и до сих пор следуют языческой тропой, проторенной задолго до рождения Пророка. Каждый год во время хаджа они обходят прямоугольное святилище Кааба в центре Мекки («следуя движению Солнца вокруг Земли», как пишет Карен Армстронг, — загадочно, но зато в духе культурного плюрализма). Сделав ровно семь кругов, они целуют черный камень, встроенный в стену святилища, — скорее всего, метеорит, падение которого в свое время впечатлило дикарей («должно быть, боги сошли с ума; нет, погоди, надо говорить „бог сошел с ума“»). Кааба — остановка на пути к другому доисламскому ритуалу, в ходе которого паломники храбро бросают камешки в кусок скалы, изображающей Сатану. Дело довершает закалывание жертвенных животных. Подобно многим, хотя и не всем основным святыням ислама, Мекка закрыта для неверных, что несколько противоречит заявленной универсальности этой религии.

Нередко можно услышать, что отличие ислама от других монотеистических религий в том, что он не знал «реформации». Это верно лишь наполовину. Некоторые течения в исламе — прежде всего суфизм, который так ненавидят правоверные, — имеют преимущественно мистический, а не буквалистский характер и включают элементы других религий. Кроме того, поскольку ислам благоразумно воздержался от создания папского престола с неограниченными полномочиями (отсюда изобилие конкурирующих фетв от конкурирующих авторитетов), никто не может приказать мусульманам перестать верить в былую догму. Оно, возможно, и к лучшему, но это не меняет того обстоятельства, что ключевая претензия ислама — на совершенство и окончательность — не только абсурдна, но и не подлежит пересмотру. На этом сходятся все многочисленные враждующие секты, от исмаилистов до ахмадистов.

В иудаизме и христианстве «реформация» означала минимальную готовность рассматривать Священное Писание как потенциальный объект литературного и текстуального анализа (Салман Рушди дерзко предложил то же самое). Число возможных «Библий» огромно, известно, к примеру, что многозначительное христианское слово «Иегова» — неверная передача непроизносимых промежутков между буквами древнееврейского «Яхве». Аналогичные исследования Корана не проведены до сих пор. Не существует ни одной полноценной описи расхождений между разными изданиями и рукописями; даже самые робкие шаги в этом направлении до сих пор вызывали почти инквизиторскую ярость. Поворотным моментом могла бы стать книга Кристофа Луксенбурга «Сирийско-арамейская верия Корана», вышедшая в Берлине в 2000 году. Луксенбург без лишнего ажиотажа утверждает, что Коран вовсе не является одноязычным арабским документом, и что анализировать его гораздо проще, если признать, что многие слова имеют сирийско-арамейское происхождение. (Самый знаменитый пример Луксенбурга касается райского вознаграждения для «мучеников»: после повторного перевода и редактирования небесные девственницы превращаются в сладкий белый виноград.) Мы имеем дело с языком и родиной значительной части раннего иудаизма и христианства, и можно не сомневаться, что не стесняемый ничем анализ Корана развеял бы немало мракобесия. Но именно сейчас, когда ислам должен последовать примеру своих предшественников и допустить новые прочтения своих текстов, вся религиозная публика негласно сходится на том, что так называемый «долг» уважения к верующим требует позволить исламу выдавать свои догмы за чистую монету. Как и прежде, вера помогает душить и научный поиск, и ту свободу, что он может принести.

Глава десятая Балаганные чудеса и закат преисподней