Бог не Желает (ЛП)

Когда боль прорвалась сквозь шок, он упал. Сюниды бежали в атаку справа и слева.

Скован всего в трех прыжках от опушки. Не сразу он понял, что остается лишь смеяться.

Успев до того мига, когда опустошение обрушилось на мир.

Тишина окружила маленький отряд, шедший по пути главных сил сюнидов и туземцев. Армия направилась через опустошенную Бринжерову Стопу на южные равнины. Рент скакал с Делас Фаной и Пейк Гилд, в компании волков и псов, свернув с вытоптанного тысячами ног пути. Озеро мерцало слева, справа тянулись заброшенные пахотные земли.

Утром небо заполняло множество птиц, они били крыльями, уносясь на юг. Слова Говера, передавшего предостережения Суки-Войны, неотвязно бились в уме. Он боялся, что ведет друзей к общей гибели.

Но он увидит старый дом - или то, что от него осталось. Дым висел над землями востока, они приближались к городку. Упрямством он подобен отцу, говорили ему. Но Ренту оно казалось глубоко личным пороком. Он не думал об отце, лишь о матери, той, что воспитывала его годы и годы.

Он начинал понимать, что такое "жертвенность", определяющая важнейшие решения жизни. Она могла лишить себя жизни в любой миг, но решила терпеть вечную муку кровяного масла. Она воспитывала и кормила его. Хранила дом, куда он мог вернуться, если злоба детей становилась невыносимой.

Если комната может быть храмом, она создала для него храм. Убежище, место для слез, место, где исцелялись раны и выцветали синяки. Она делала это, жестоко страдая.

Он не хотел думать об их последнем дне вместе. А вот одна мысль о Пейк Гилд наполняла тело жаром. Мягкость ее касаний стала лишь вспоминанием, но и воспоминание заставляло тело дрожать. Что же, дар возмужания был странным. Он внес в жизнь новую уязвимость, мог украсть силу, мог заставить рыдать - как было прошлой ночью в объятиях Пейк.

Материнская версия была пародией. Он лишь сейчас понял истинный смысл проклятия. Отнять у актов любви теплоту и наслаждение - это казалось безмерным преступлением. Превращение любви в акт насилия, голода и слепого самоублажения наводило на Рента ужас. Той ночью он рыдал по матери. В первый раз. Ибо, как оказалось, понимание - вовсе не дар.

Пейк Гилд не поняла его, подозревал Рент; а сам он был не способен превратить плач в слова. Она снова и снова спрашивала, не больно ли ему, ведь ее страсть в конце стала весьма неистовой. Она шептала ему, что столь могучие чувства естественны, ведь узрев свою слабость, хрупкая душа может сломаться.

Но ее объятия не казались капканом. Мягкость плоти стала еще неведомым ему утешением. Он не чувствовал никакой хрупкости. Уязвимость - да, но она оставила его до странности довольным и даже бесстрашным.

Потому он рыдал не по себе. Нет, он скорбел по жизни матери, тому, что сделало с ней кровяное масло.

И лишь потом подумал об отце. Мысли эти были жесткими, внутренний взор суровым. Под обманчиво тихой поверхностью черного пруда бурлили эмоции. Ища повод поднять рябь, выплеснуться яростью.

Кровяное масло было собой. Оно уносило разум и Теблоров, и южан. Отец испытал то же пламя, что и мать. Разница лишь в длительности. Карсе было всё равно, берет ли он Теблору или женщину людской расы. Он, может, даже не заметил.

Рент уже понял, как такой жар отсекает его от будущего, окружает тело и душу огненной стеной. Проклятие на миг пожирает всё. Проследив за собой, Рент мог бы простить отца.

Решив так не делать. Если бы Карсу Орлонга не сковали цепями, не отослали рабом в далекую страну - стал бы он искупать свои преступления? Вот вопрос, который Рент решил задать Карсе, когда они наконец увидятся лицом к лицу. И выслушав ответ, Рент решит, простить ли отца или его убить.

Вот сейчас и в любой миг, когда Пейк Гилд касалась его рукой, Рент верил, что выберет последнее, и рука сжимала нож. Ведь отец его в Даруджистане. Не где-то за далеким океаном, отсеченный от своих грехов. Он в любой миг мог бы вернуться, проехать по своим кровавым следам. Ища возмещения и даже искупления.

Но так он не сделал. Карса Орлонг, похоже, был равнодушен к прошлому.

В этом виделась изрядная наглость, и Рент всё ждал, когда гнев покажется, вздымаясь в негодовании и ярости. Но поверхность пруда оставалась спокойной, слишком темной, чтобы отразить свет.

Он помнил, как дух в ноже коснулся его в миг ярости и стыда, и унес ярость, оставив стыд. Стыд еще горел где-то в глубине. Неужели это навсегда? Не потому ли он сражается, чувствуя в душе покой, холодный и сосредоточенный, не поддающийся желанию рискнуть?

Вернет ли она ему его гнев? И хочет ли он этого?

Горожане обращались с матерью скверно. Он вспоминал истину и - ничего, никакой дрожи.

Рент решил, что с ним что-то очень не так.

Внезапно свора Говера понеслась далеко вперед. Возвышенности вокруг Серебряного Озера уже можно было различить. Они казались грязными, усыпанными каким-то мусором, почерневшими. За холмиками не виднелись крыши домов, что было совсем неправильно.