Бог. Новые ответы у границ разума

Полностью пробудившись от сна, сновидец – или бывший сновидец – может на миг задуматься о хитроумной запутанности искажений, с помощью которых его спящий ум превратил мир вокруг него в другой мир. Он может знать, что сны кажутся последовательными только изнутри и что пределы, которые их окружают, всегда находятся совсем рядом, окутанные непроницаемыми туманами. Только потому что сновидец временно утратил желание обращать свой взор к более отдаленным горизонтам, он считает, что обитает в реальности, совершенно полной в себе, не нуждающейся в дальнейшем объяснении. Он не видит, что этот вторичный мир не опирается ни на какие основания, не имеет более широкой истории и сохраняется как кажущееся единство только до тех пор, пока он разучился ставить под вопрос свои смешные ошибки и противоречия. Даже теперь, когда он проснулся, он по-прежнему не может не дивиться на мастерство, с которым его грезящий ум сплетал одну реальность, пусть мимолетную, из разрозненных элементов другой: колокол на башне, ветер в долине, шуршание камыша вдоль берегов ручья, все, что вызвано ветром – перезвон за открытым окном, мгновенный порыв, шорох листьев за подоконником. Как замечательно, что, когда критический интеллект заснул, воображение все еще способно на такие подвиги фантазии. И как изысканно то множество способов, которыми ткань сна сохраняла форму реального мира в своих глубоких узорах и даже имитировала убедительность бодрствующего сознания: реальность вещей присутствовала все это время, но только под видом совершенно другой реальности. Это то, что можно оценить только в свете утра, когда человек уже вышел из состояния сна. Ибо в то время как те, кто бодрствует, знают, что такое спать, те, кто все еще спит, не помнят, что такое бодрствовать.

6. Иллюзия и реальность

I

Я полагаю, что почти центральная (если не всегда явная) тема этой книги заключается в том, что мы не должны ошибочно принимать свои способы видения мира за сам мир, какой он есть на самом деле. К этому я мог бы также добавить: мы не должны путать всякое заявление, сделанное авторитетным тоном, с установленной истиной. Что касается конечной природы реальности, то, по крайней мере, ни общему консенсусу культуры, ни особому консенсусу какого-то дипломированного класса не следует доверять слишком легко, особенно если он не может оправдать себя чем-либо, кроме ссылки на свои собственные непроверенные предположения. Очень многое из того, что мы считаем свидетельством разума или ясным и недвусмысленным свидетельством наших чувств, на самом деле является всего лишь интерпретирующим рефлексом, определяемым умственными привычками, которые впечатлены в нас той или иной интеллектуальной и культурной историей. Даже наше представление о том, чем может быть «рациональный» или «реалистичный» взгляд на вещи, во многом результат не беспристрастного внимания к фактам, а идеологического наследия. В какой-то степени что-то подобное верно для большинства наших более широких убеждений о мире. Если мы достаточно честно и настойчиво исследуем предпосылки, лежащие в основе наших убеждений и рассуждений, то обнаружим, что наши глубинные принципы часто состоят не более – но и не менее – чем в определенном способе видения вещей, изначальной склонности ума воспринимать реальность с определенной точки зрения. И философия здесь мало полезна, чтобы помочь нам отделить обоснованные предубеждения от необоснованных, ибо всякая форма философской мысли сама по себе зависит от набора нередуцируемых и недоказуемых предположений. Это отрезвляющая и неудобная мысль, но это также и весьма полезное напоминание о пределах аргументации и о том, в какой степени наши самые заветные убеждения неотделимы от нашего собственного личного опыта.