Бог одержимых

Нехорошо смотрит. Строго. Зло.

— Вы кого принесли, биндюжное племя?

— Э… — сказал Роман.

Как-то смело это у него получилось. Нервничает, наверное. А ещё врач.

— Положим, Тунга слепой. Но ты-то Ян? — гнёт своё Капитан. — Кто это такой?

На этих словах дедушка встрепенулся:

— Ничехираниус, ювелир, — сказал он, горделиво приосаниваясь — Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики…

Незнакомец плавно повёл рукой к пустому креслу в углу отсека:

— Сызрань Кохонсио, — он повернулся и глянул сквозь меня на дверь. — А это Юрий. Наш трюм ломится сокровищами, господа. Долгие годы кропотливой работы. Этот бесценный дар мы хотим предложить вашей планете за вполне умеренную плату…

— Делириум тременс, — пробормотал Роман. Видно, на своём, тунгусском.

Только я и без перевода вижу, что "белочка". Теперь вопрос — чья? Как же это я старика заместо Вита на борт притащил? Разве что борода и одежда… А в ночлежке полутемно, в целях интима. Чтобы им, значит, уютней было своими делами заниматься…

Смош убрал револьвер и шагнул к незнакомцу:

— Документы есть?

— А как же?! — приветливо улыбнулся дед. — Сызрань, подай документы…

Смош залез ювелиру во внутренний карман куртки и вытащил туго перетянутый шнурком пакет.

— Ян, обыщи его. Лучше позже, чем не вовремя…

— Наши сердца наполнены страхом и тревогой, — пожаловался дедушка. — Мы в ужасе от мысли, что наш труд может не получить должную оценку…

Пока я хлопал старика по карманам, он успел поведать мне об "изнурительном жаре тиглей", об "ослепительном сиянии голубых солнц", о "тоске по холоду ночи, одаривающей отдохновением усталые глаза"…

— Свою скудную пищу мы приправляли радостью творчества и восторгом перед безграничной фантазией человека…

Капитан, отчаявшись справиться с тугим узлом, положил пакет на стол, достал нож и перерезал шнурок. Его самоуправство было замечено:

— Осторожней, господа, эти документы помнят Империю! Времена, когда люди знали толк в прекрасном и могли его достойно оценить…

Он продолжал тихо тошнить за нашими спинами, что-то о филигранном литье и тонкой чеканке, а мы склонились над ворохом ветоши, и вправду напоминающей документы имперских времён: лицензия на ювелирные работы, диплом об окончании академии искусств, свидетельства, грамоты…

— Я ещё раз спрашиваю, как он оказался у нас на борту?

На этот раз Смош на нас не смотрел. Но легче от этого вопрос не становился.

— Да все вы есть как один бродяга! — закричал Роман. — Я ваще плохо вижу: борода его? Роба, пьяный… За борт и концы в вакуум.

— Ян?

Я не стал юлить. Я не тунгус.

— Хрен его знает, товарищ командир. Только дедушку за борт нельзя, не по-божески.

— Как скажешь, — сказал Смош, тронутый моей искренностью. — Ладно. Что Господь послал, шлюзовать не будем. Запри старика в изоляторе и возвращайся. Обсудим. Дело серьёзное.

Разумеется, я с места не двинулся. Только подумал, хорошо бы ещё уточнить, куда именно Господь дедушку "послал"? Сбывались мои худшие опасения относительно своего места в жизни…

— Ах, да! — смекнул капитан. Я и говорю: в экстремальной ситуации он очень быстро соображает. — У нас же нет изолятора…

Смош глянул мне в лицо. Лишь на мгновение я перехватил его взгляд, но как-то сразу прочувствовал, что у него на уме.

И про расход топлива понял, что если вернёмся за Витом на Трясунию, то лететь за золотом будет не на чём. И обещания Вита припомнились, что любая налаженная им схема будет готова к эксплуатации вечно, пока какой-нибудь идиот не надумает её включить…

— Ладно. Летим с этим, Нич… хер… как его там?

— Анус, — угодливо подсказал Роман.

Подлиза тунгусская!

— Ничехираниус, ювелир, — встрепенулся дедушка. — Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики: Сызрань Кохонсио…

Мы ещё раз глянули на пустое кресло в углу кают-компании.

— А там Юрий, — кивнул на дверь Смош. — И твой трюм ломится сокровищами…

— Верно, — благодушно согласился ювелир. — Долгие годы кропотливой работы, знаете ли. Бесценный дар по приемлемой цене…

— Верните его в каюту Вита, — распорядился Смош. — И дай старику успокаивающее, Тунга. Чтоб не шлялся по коридорам. Пусть спит. Я ведь со страху его едва не пристрелил…

* * *

Не знаю, чего там Тунга ему вколол, только за ужином мне не показалось, что Нич осознаёт, где находится и что с ним происходит.

На вечер я приготовил лобио, благо фасоли и томата было в избытке. Шипчандлер божился, что консервы изготовлены в этом столетии, но я не верил. Потому был удивлён отсутствию жалоб, а что добавки не просили, воспринял, как должное.