Бог огня

— Ничем степным не пахнет, — возразила Бася. — Ни землей, ни полынью, ни травами. Пахнет прогорклым маслом, выхлопными газами, пивом и человеческим потом. — Она бросила взгляд на девушку в красной майке, от которой исходили как минимум два последних запаха. — Так мы едем? Или дышим степными ароматами?

— Едем, — кивнул Б. О., направляясь к машине.

* * *

Хорошее место, о котором упомянул Б. О., располагалось в районе Сокольников, в глубине унылого квартала, заставленного панельными девятиэтажными коробками. В сумрачном парадном пахло засохшей половой тряпкой. Лифт взвыл, в глубинах его механизма возник странный рокочущий звук — наверное, лифт страдал избыточными желудочными газами и его пучило на ходу, — и под это утробное клокотание пассажиры вознеслись на седьмой этаж. Б. О. позвонил, исполнив замысловатую фразу на языке азбуки Морзе; с минуту они стояли в ожидании, а потом дверь отворилась ровно настолько — во времени и пространстве, — чтобы чей-то темный глаз в оправе красных воспаленных век смог сделать с визитеров моментальный снимок.

— Это я, Дуся... — успел Б. О. втолкнуть в щель короткое сообщение, хвост которого, однако, был прищемлен вставшей на место дверью. После этого она медленно отворилась.

— Я сейчас. Проходите на кухню, — донесся из глубин темной прихожей голос, откатывавшийся куда-то вправо по коридору. — У меня тут одна срочная работа...

Мельком Бася успела рассмотреть, что хозяин квартиры — мужчина, и спросила:

— Это Дуся? Точно?

— Дуся, Дуся... — Б. О. толкнул дверь на кухню. Обстановку ее составляли замызганная двухконфорочная плита, настенный шкафчик, стоявший на полу и служивший, по всей видимости, в качестве обеденного стола, шаткая табуретка и огромный пластиковый мешок, набитый белыми стаканчиками из-под супов быстрого приготовления.

Возраст Дуси по первому впечатлению можно было определить от двадцати пяти до тридцати пяти лет. У него было лошадиное костлявое лицо, обтянутое тонкой кожей — нездоровой, пепельно-желтой, крупнопористой, крапленной красноватыми прыщиками. Узкий, напоминавший копилочную прорезь рот и мясистый нос, покрытый испариной, достойно довершали портрет.

— Славный у тебя приятель. Очаровашка.

— Есть немного, — неопределенно ответил Б. О. — Зато полезен в деле.

Комната выглядела поопрятней кухни, хотя обстановкой тоже не блистала: диван, на который сползал свисавший из-под потолка стенной ковер, ребристое полотно оконных жалюзи, громоздкий сервант, обтянутый вытершейся, местами отслаивавшейся фанерой, стол у стены — на нем два компьютера.

— Какие проблемы? — процедил сквозь копилочный паз рта Дуся, не отрываясь от монитора.

Б. О. полез в карман куртки, достал сверток, положил на стол.

— Тут у меня один винчестер. Посмотри, что на нем. Все текстовые файлы, если таковые найдутся, скачаешь мне, идет?

— Идет, — кивнул Дуся. — И всего-то?

— Да, пока все. — Б. О. направился к выходу.

Когда они выбрались из унылого квартала и покатили в сторону центра, Бася, припоминая впечатление от странного безалаберного дома, спросила:

— А этот Дуся... Почему его так зовут?

— Понятия не имею. Зовут и зовут, а почему — не знаю. Зато хорошо знаю, что иногда он бывает незаменим.

Они застряли на светофоре. Уже успевший накалиться город дышал в открытые окна машины угаром автомобильного чада.

— Слушай, — спросил Б. О., вытирая лоб платком, — может, есть смысл податься на свежий воздух? Махнем к тебе на дачу?

— Давай, — вяло отозвалась она.

* * *

Предчувствие боли возникло у Баси в тот момент, когда Б. О., откинув клапан своей сумки, достал из него коричневую коленкоровую тетрадь и протянул ей:

— На, прочти. Последняя запись.

Тетрадь смутно знакома — откуда? — ах да, бытовая мелкопоместная проза последней четверти двадцатого века... Такую тетрадку она уже держала в руках в кабинете дачного соседа.

Она медленно пустила страницы веером, разыскивая последнюю запись, нашла, пробежала ее глазами.

Именно тут мягкая и тупая, как ватный тампон, боль толкнулась в сердце, но постояла в нем недолго, потекла по телу, теряя силу, но зато наполняя ткани тяжестью, и заполнила всю ее.

Это странное ощущение уже не воспринималось как боль. Это была просто тяжесть, проникавшая в каждую клетку, и Басе вдруг представилось, что состоит она из одного жидкого свинца, утягивающего, как увесистое грузило, в грязно-желтую прохладную муть весь тот предметный и озвученный мир, что обступал ее со всех сторон:

— почерневшее ложе камина, на стенку которого облокачивался Б. О., с виноватым видом глядевший на шевеление теней в треугольном пятне света опрокинутого на пол распахнутого окна;

— и запахи остывавшей от дневного зноя, утомленно вздохнувшей наконец в полную грудь травы;

— и колено водосточной трубы, цапнутое кронштейном, — его было видно через окно;

— и звонкие тексты, которые азбукой Морзе выстукивал повисший где-то высоко на дереве дятел;

—лысая макушка черного сотового телефона, погруженного в боковой карманчик сумки;