Бог после шести

— Что головой-то мотаешь? — сказала Анна Петровна, присаживаясь напротив Виктора и опуская полные локти на зеленую пластмассовую крышку стола. — Задумал что? Выкладывай!

Виктор глянул исподлобья на мать. Как это у них все устроено? Нюх, что ли, есть такой особый, материнский? Ничего не скроешь. Увидел он не замеченную раньше морщину на шее, от уха к выемке ключицы. Увидел другие морщины на щеках и лбу. Стареет мать. Нет, он не станет ее огорчать. По крайней мере, сейчас.

“Не то что другие дети, — думала Анна Петровна. — Сколько я с ними хлебнула всякого! Со старшей, Валентиной, пришлось немало возиться. Тоже была девка — неизвестно, на каком коне подъехать. Сейчас, слава богу, устроилась окончательно: солидный муж, ребенок. А этот-то, этот, сидит, молчит, о чем-то думает, чего хочет, понять нельзя. Слишком он после армии самостоятельный стал. Как бы чего не получилось. Не к добру это. Дитя ведь еще, в сущности”.

Раздался звонок, и Виктор пошел открывать дверь. В коридор ворвалась Татьяна. Она зацепила его зонтиком (зачем ей зонт в декабре?), сдвинула стоявший возле вешалки стул, очаровательно улыбнулась и, оставляя темные следы на паркете, прошла в кухню здороваться с Анной Петровной. Для Виктора появление Тани означало спасительный тайм-аут. Неприятности можно было отложить. Таньку он знал давно и хорошо — они дружили со школы.

Стоя в передней, Виктор прислушивался к звонкому голоску девушки и размышлял о гостье. Танька с первого взгляда хоть кому понравится. На определенный вкус ее даже можно было назвать красивой. Лицо чистое, нежное, подбородочек детский, а глаза Танькины, глаза ее — это, конечно, вещь. И волосы у нее пышные, каштановые, и сама складная. Даже унылый ямщицкий зипун, который сейчас называют дубленкой, не портил ее фигуры. И ядовито-красные конструкции с пряжками, шпорами и никелированными застежками на ногах вроде бы шли девушке. Как мода ее ни корежила, Танька оставалась Танькой, то есть просто хорошенькой молоденькой девочкой. Впрочем, отзывались о ней по-разному. Люди пожилые, немного старомодные, после первой беседы с Таней говорили, что у нее возвышенная и, по-видимому, добрая душа. Танькины приятели помоложе, не так уж совсем молодые, но и не старые, отмечали, что в девушке что-то есть, и это что-то необычно. Танькины сверстники, юноши и девушки, больше всего боявшиеся серьезного в жизни, выносили приговор: с ней не соскучишься.

Однако Виктор знал, что так бывает только поначалу. Потом впечатление менялось, а иногда даже превращалось в прямо противоположное. В глаза начинали бросаться не замеченные сразу мелочи и детали, и постепенно обнаруживалось, что роскошные Танины волосы давно уже не были в руках парикмахера, и, кажется, даже не расчесывались их владелицей. К зеленой, кое-как разглаженной юбке девушка могла надеть фиолетовую кофту, и такое соотношение красок, похоже, ее удовлетворяло. Восторг, светившийся в глазах Тани, носил какой-то напряженный, а иногда даже фальшивый оттенок. Точно она когда-то удивилась, широко открыв глаза навстречу миру, да так и осталась в своем первозданном удивлении. Если сперва и казалось, что от девушки шел свет, то вскоре свет этот начинал напоминать освещение электрической лампочки без абажура — от него болели глаза и хотелось повернуть выключатель. В Таниной одухотворенности был элемент обязательности, почти профессионализма, будто она дала кому-то такой обет: удивляться, восторгаться и следовала данному слову с неистовством идолопоклонника.

Больше всего Виктора огорчала Танина манера общаться. Говорила девушка негромко, убедительно и главным образом о себе. О том, какая она удивительная и способная и что по этому поводу думают окружающие. По ее словам выходило, что окружающие думают о ней хорошо. Даже очень хорошо.

“Ты, Танька, культ”, — не раз говорил отец Виктора, Сергей Тимофеевич Ярцев, мужчина медлительный и степенный, с лукавым, быстрым взглядом серых глаз.

— А ты, Танечка, все хорошеешь, — певуче разлилась на кухне Анна Петровна. — Какая славная у тебя шапочка! Из белочки, что ли? Ты в ней как снегурочка, глазенки блестят, веселая… Все идет как надо?

— А что мне?

Виктор представил, как Танька завертела головой и от мокрой косматой шапки ее во все стороны полетели брызги воды и снега.

— Что мне? — повторила девушка и засмеялась. — Смешно сказать, сейчас ехала к вам, и водитель троллейбуса по микрофону объявил: мол, такая-то гражданка в беличьей шапочке, подойдите ко мне. Я подхожу, он говорит: “Не могу удержаться, девушка, чтобы не назначить вам свидание”. Все на меня смотрят, а мне смешно, я засмеялась и отошла. А парень ничего себе, молодой, с усиками, зубы белые, ровные-ровные.

— А ты, вострушка, все разглядеть успела?

— Долго ли? Да у него, кроме зубов, ничего интересного нет. Вы спрашиваете, почему я веселая? А причина простая: ко мне все люди хорошо относятся, вот мне и весело. Я не понимаю, почему это другие ссорятся, — для меня нет плохих людей, мне со всеми хорошо.

— Хвастаешься поклонниками? — сказал Витя, входя в кухню.