Бог располагает!

— Знаю ли я вас! — вскричала незнакомка.

— Откуда вы? Из Берлина? Из Вены?

— Я… Да какая разница? Вам нет нужды меня знать. Довольно того, что я знаю вас. И ее тоже.

И она окинула его и Фредерику одним взглядом:

— Что ж, дети мои! Бедная женщина, что сейчас говорит с вами, счастлива видеть вас обоих с такими красивыми, невинными лицами, она не устанет благодарить Провидение за то, что в тот малый срок, который ей суждено провести в Париже, ей было дано увидеть вас перед собой вот так, вместе, чтобы полюбоваться вами и вас благословить.

Молодые люди, смущенные ее странным поведением, попробовали было переглянуться, но тотчас оба потупились.

— Но мне представляется, что я никогда прежде не встречал вас, сударыня, — пробормотал Лотарио, только чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Вам так представляется?

— О сударь, не спрашивайте ее, — ласково произнесла Фредерика. — Она таинственна, как запертая дверь. И нет такого ключа, что помог бы раскрыть ее секреты. Она мне клялась своей бессмертной душой, что мы с нею даже не родня, но каждый год она проделывает двести или триста льё, чтобы повидать меня всего на несколько минут. Она приходит в отсутствие моего опекуна, упорно избегая встреч с ним, спрашивает, здорова ли я, счастлива ли, — и удаляется.

— Она говорит с вами, только если вы одна? — спросил Лотарио.

— Ну да, одна, — сказала Фредерика.

— Мне пора уходить, — горестно вздохнул Лотарио.

— Нет, нет, — с живостью возразила незнакомка. — Вы — это совсем другое дело, вам можно остаться. Я не скажу ей ничего такого, что вам нельзя было бы услышать. Вы не такие уж чужие друг другу.

— О, так мы не чужие! — радостно вскричал Лотарио.

— Но я никогда прежде не видела этого господина, — возразила Фредерика.

— А я, — признался Лотарио, — впервые увидел фрейлейн вчера утром на террасе.

— Ах, так вы меня видели?

Лотарио осекся, сконфуженный тем, что так торопливо проговорился. Ему казалось, будто по его лицу легко прочесть все, что творится в его сердце.

Немка смотрела на них с улыбкой.

— О, — прошептала она, — вдвоем они могли бы создать рай, если бы Адская Бездна не пролегала между ними.

Затем она обернулась к девушке:

— Ну же, Фредерика, расскажите, что с вами случилось за тот год, что мы не виделись?

— Ах, мой Бог, да ничего особенного, — отозвалась Фредерика. — У меня неделя за неделей проходят, похожие одна на другую. Всегда то же существование, простое, мирное. Те же занятия, те же лица. Ничего нового не происходит. Я работаю, шью, читаю, музицирую, молюсь, думаю о своем отце и своей матери, хотя никогда их не знала.

— Совсем, как я, — промолвил Лотарио.

— А… тот, кого вы называете своим опекуном? — проговорила крестьянка, и ее лицо потемнело.

— Он всегда добр и предан.

— И вы с ним счастливы?

— Совершенно счастлива.

— Странно, — пробормотала неизвестная. — Это очень странно. Господень промысел неисповедим… Ну, да все равно! Не говорите ему ни слова о моем посещении.

— Вам бы не надо требовать этого от меня, — сказала Фредерика.

— Как так?

— Ну, послушайте! Эти ваши тайны… Мне порой бывает совестно, — сказала прелестная девушка. — Мой опекун вырастил меня, воспитал, так имею ли я право принимать кого-то без его ведома, таить от него то, что происходит под его кровом, не доверять ему? И если бы хоть у меня были для этого какие-то исключительные причины! Но когда я пробую выспросить их у вас, вы молчите. Вы даже не хотите мне сказать, кто были мои родители. Мой опекун говорит, что ничего не знает о моем происхождении. Умоляю вас, расскажите мне хотя бы о моей матери. Вы должны были ее знать! Вы знали ее!

— Нет, нет, не расспрашивайте меня, — взмолилась крестьянка. — Я не смогу вам ответить.

— Что же, раз вы не хотите говорить со мной о моей матери, я стану думать, что вы приходите сюда с дурным умыслом, что вас подослали какие-то враги, чтобы шпионить за мной и, может быть, даже меня погубить.

Крестьянка встала. Слезы навернулись ей на глаза.

Перед этим немым упреком Фредерика не могла устоять. Она бросилась на шею незнакомке и стала просить у нее прощения.

— Милое мое дитя, — произнесла крестьянка, — никогда не подозревай меня в злых намерениях. Это причиняет мне боль, но еще больше вреда это принесет тебе самой. Почему я так пекусь о тебе? Тому есть тысяча причин, но я не могу говорить с тобой о них. Некогда в час смятения я совершила поступок, который может очень дурно отозваться в твоей судьбе. До сих пор Господь нас хранил, и то, что могло бы тебя погубить, похоже, оборачивается к лучшему. Но как знать, что нам готовит будущее? Если с тобой стрясется беда, не кто иной, как я, буду в ней повинна. Вот почему моя жизнь посвящена тебе. Ты можешь взять ее, когда пожелаешь: она твоя. Как только я тебе понадоблюсь или просто возникнет что-то, о чем надо будет мне сообщить, что бы это ни было — перемена ли судьбы или перемена жилья, — напиши мне, как ты по своей доброте всегда делала прежде, по тому же адресу, в Гейдельберг. Чтобы в конце концов не вышло так, что я потеряю тебя из виду. О, молю тебя, верь мне!

Она повернулась к Лотарио и продолжала: