Бог с нами

Зато Михаил Ильич стал появляться на людях значительно реже: учитывая большой наплыв ищущих спасения, его решили переселить в испытательную башню лифтового завода, где Миряков и проводил почти весь день. Вниз он спускался, только чтобы выступить на стадионе, но со временем прекратились даже эти прогулки, и Михаил Ильич произносил свои проповеди с верхней площадки башни. Никаких микрофонов и динамиков там не было, поэтому слышно его было не очень хорошо, но это, кажется, никого не смущало. На площадке поставили большой зонт, какие бывают обычно в летних кафе, — он, будто гриб, поднимался из пухлого белого нароста, внутри которого тяжело плескала вода, если начать его двигать, — ив его крадущейся тени Миряков обычно сидел целыми днями на узком матрасе, по ночам служившем ему кроватью. Еду, приготовленную тетей Катей, тоже приносили наверх, и только биотуалет был оборудован на последнем этаже башни, в тесном обшарпанном чулане, где пластиковый контейнер, бесшумный, в отличие от своих громогласных фаянсовых собратьев, казался спрятанным пришельцами автоклавом, в голубоватой жидкости которого тихо растет новая жизнь, готовая занять наше место.

Митя однажды зашел его навестить и после этого стал бывать у Михаила Ильича каждый день, так что еду им теперь приносили на двоих. Как правило, они молча сидели на матрасе, время от времени синхронно поднимаясь и возвращая его обратно в тень, из которой он рвался на свет, но иногда и беседовали, причем, как и раньше, говорил в основном Миряков, а Митя больше слушал, садясь в таких случаях на залитый гудроном пол, спиной к одному из кирпичных столбиков, между которыми были натянуты горячие тросы невысокой ограды.

— Мы с тобой последние столпники, — объяснял Миряков, аккуратно сплевывая вниз пузырчатое молоко зубной пасты, как если бы он кормил кого-то там, на дне, и болтая щеткой в граненом стакане с остатками воды. — Люди, как известно, делятся на две категории: одни молятся, сидя на трубах, другие — зарываясь в пещеры. В Вене, на родине стульев и кушеток, были бы очень рады такому четкому разделению на мужское и женское, а точнее, на женское и мужское, потому что мы, выбравшие вздыбленный столп, а не сырую нору, видимо, все-таки девочки. Наверное, в Средние века вся Европа была заставлена башнями, причем в одних сидели дурнопахнущие отшельники, а в других — прекрасные дамы со свисающими до земли косами, по которым карабкались рыцари. Башни всегда вырастали от стыда: стыда перед святыми или стыда за грешниц, — и тех и других люди хотели держать как можно дальше от себя. А может быть, от ада. Говорят, в Пизе на столп посадили такую страшную грешницу, что башня начала крениться, пока не сбросила ее в разверзшуюся внизу геенну. Когда в одном месте оказывалось не меньше десятка столпников и блудниц, их башни соединялись стенами, и получался город. Мало кто знает, что в каждой башне Московского Кремля до последнего времени сидело по человеку — даже в маленькой, похожей на беседку, Царской башне, и поскольку спрятаться там было сложно, на некоторых старых фотографиях можно увидеть между припухших столбов капельку пустоты, укол ретушера. Правда, уже в девятнадцатом веке вместо живых людей на столпы начали ставить их скульптуры, и первые памятники — это изваяния стыда: стыдясь, отвернулся от неба Кузьма Сухоруков, тщетно пытающийся заслонить рукой себя и сидящего князя, потупился нашкодивший Пушкин, оглянулся на бога, словно пойманный за чем-то неприличным, Пирогов, завернулся в плащ мечтающий уснуть и не проснуться Гоголь. Теперь стыдятся нас, и наша башня постепенно превращается в мавзолей.