Бог со звезды

На равнинах, кроме кустарников и травы, выживали только мощные амаки, стволы которых покрывали круглые тарелочки грибов-паразитов. Практически прозрачные, невесомые, с мягкой, бархатистой шкуркой, они выделяли смолу, помогающую щиткам коры окостенеть. Так амаки становились неуязвимыми для насекомых, стремящихся проникнуть в беззащитную, пористую плоть. Грибницы же закреплялись между неокостеневшими пластинами еще до взросления гриба. Летом по утрам лохматые щетки листьев разворачивались, напоминая свои видом гигантские опахала, и сворачивались только к вечеру, превращаясь в узкие бахромчатые зонты. Уже сейчас из почек проклевывались вверх первые темно-оранжевые липкие стрелы.

По сторонам тянулись волнистые поля, поросшие высоким золотисто-оранжевым злаком. Исмаи легко душил все сорняки, поскольку сам был культивированным вариантом оного. Могучие стебли его, в обхват ладоней, упругие и плотные, возносились на три с лишним метра от земли. На макушке среди плотно прижатых к стеблю листьев проглядывали шишки темно-фиолетового цвета. Початки еще только набирали сок, но к осени обещали превратиться в длинные, черные, полные сладковатых семечек плоды. Из этих семечек делали муку, масло, варили каши и даже жарили лепешки.

Раньше я никогда не разглядывала поля и не знаю, почему внезапно потянуло. Словно перебирая в голове обыденные вещи, я могла отвлечься от гораздо более опасной реальности, укрыться за бытовыми мелочами. Пусть даже способ выбрала странный: перебирать в памяти рецепты из исмаи.

Поля раскинулись слева и справа от тропы, насколько хватало глаз. Лишь с одной стороны, впереди, их теснил курчавый, ядовито-зеленый с проблесками оранжевого подлесок. Он жил своей лихорадочной весенней жизнью, агрессивный, возрождающийся после затяжного сна. Настоящий лес начинался глубже. Поначалу он казался лишь продолжением подлеска, ненамного более густым, с небольшими островками-проплешинами. Эти залысины облюбовал горень, кажущаяся хрупкость и невзрачность которого были просто обманкой. Стоило кому-либо ступить на такую поляну, как земля под ногами начинала буквально гореть: полыхать сине-оранжевыми языками пламени, от которого тянуло гарью, дымом и смертью. Поспешно покидающих поле боя разумных существ после кратковременного удивления и последующей досады ждал еще один «подарочек». Да, горень всего лишь создавал убедительную иллюзию пожара, но ожоги от него появлялись самые настоящие. И там, где рос огонь-куст, больше обычно не росло ничего.

Постепенно лес плотной завесой подступил к дороге, почти полностью слившись с ней, втянув в себя и сделав своей частью. Красные великаны тои угрюмо нависли над головой, покрытые пучками полупрозрачных, бархатных на ощупь фиолетовых листьев, и с багровыми наростами мха-паразита на стволах.

Обычно, чем глубже забредаешь в такие дебри, тем больше вероятность встретиться с чем-то опасным и незнакомым. Черные леса далеки от трактов, больших городов, механики, ученых лбов с их ядами и топорами. Зато природа в них сохранилась почти в первозданном виде — дикая, опасная и голодная. Со Стоушем, конечно, бояться мне нечего: он знает столько, сколько многим не выучить и за всю жизнь. Но упрямая уверенность — теперь уж не пропаду, теперь беды пройдут мимо — пугала. Давно я не испытывала такой необъяснимой, слепой веры в кого-либо. Что на меня нашло? То ли действительно начинали проявляться странности беременности, то ли впадала в детство? Он же не бог. Жевлар.

Мы уходили выше и выше в горы, оставив далеко позади дом, знакомые места и, как я надеялась, преследователей. Хотя на это как раз рассчитывать, пожалуй, не стоило. В голове метались обрывки мыслей, кусочки воспоминаний, но они так и не сложились ни во что путное. Зато к вечеру я едва волокла ноги, а уж ворочать языком не хотелось вовсе.

Вспоминаю, как устраивались на ночлег, залезали под старую великаншу-тои и, привалившись к могучему стволу, дремали. Смутно помню, как я съехала на душистую, пахнущую чем-то сладким и терпким землю, покрытую толстым слоем листьев. Как свернулась калачиком под плащом и провалилась в сон.

Мне ничего не снилось — ни плохого, ни хорошего.

А потом Стоуш разбудил меня и снова погнал вперед.

В полдень мы перекусили и шли до тех пор, пока крутые холмы не сменились скалами. Их местами лысые скаты темнели провалами и отблескивали крошевом камня на солнце. За эту холодную твердь изо всех сил цеплялась лишь чахлая ползучая трава. Да кустики странных бледных цветов. Шуршали, вызывая текущие на тропу струи мелких камней, ящеры. Длиной до метра, ярко-синие, с переливающимися на солнце чешуйчатыми спинами. Яркое весеннее солнце щедро поливало теплыми лучами траву, склоны, узкую тропу.

К вечеру того дня я уже не бодро рысила, а уныло плелась. Со Стоушем за все это время мы перекинулись лишь парой слов. Какие тут беседы? Усталость достигала предела. Я уже не ощущала весеннего холода, недостатка в пище или воде, боли в разбитых ногах. Держалась за единственную мысль — надо. И продолжала идти.