Бог Света

Нет уж, никогда не откажется он от этого идеального склада в мохнатой голове.

Внезапно вокруг него зазвенели чувства. Малакар оказался вблизи центра боли и страха смерти — не вполне представляемой, и потому более ужасной — кипящего, кошмарного места, где полусформировавшиеся образы ползали, извивались, горели, кровоточили, замерзали, растягивались и рвались. Что-то внутри его самого отразило эти чувства. Это был первобытный ужас создания божьего, противостоящего пустоте, пытающегося заселить эту пустоту ужаснейшими порождениями замутненного сознания. Чаще всего это удавалось с блеском…

— Шинд! Вытащи меня!!!

…и вот он снова в своей лаборатории, рядом с раковиной.

Оказался ли приобретенный опыт полезным?

Малакар решил, что — да.

— Дозу я буду повышать как можно медленнее. Не разрешай ему напрасно мучить себя.

— Тебе понравилась его память?

— Ты чертовски прав, понравилась, и я сделаю все, чтобы сохранить ее.

— Хорошо. Оценка продолжительности его жизни может оказаться несколько завышенной.

— Я буду ориентироваться на нее… Расскажи мне побольше про Морвина.

— Он в глубоком беспокойстве.

— Как и все мы, правда?

— Скоро он приземлится и придет сюда. Мне кажется, его гнетет страх, посеянный людьми из того места, которое ты ненавидишь.

— Скорее всего. Ведь он живет среди них.

Малакар мельком глянул на открывшиеся перед ним картины Земли.

Он включил экраны, которые показывали большую часть поверхности планеты, только чтобы протянуть эти несколько минут, и скоро выключил их, потому что изменившиеся очертания континентов утомляли его. Житье на вулкане только потому, что это место было когда-то дорого, приучило его к худшему из того, что могли показать экраны. Земля еще многое значила для Малакара, но он не в силах был изменить ее нынешний облик…

Он проследил за кораблем, за тем, как из него выходит Морвин, и нацелил на него несколько оборонительных систем.

Что же я делаю? — задумался он. Ведь должен же человек хоть кому-нибудь доверять!

Тем не менее он следил за Морвином, пока тот не приблизился к воротам цитадели, и вел над ним шар, из которого в любую секунду готова была пролиться огненная смерть.

Одетая в космический скафандр фигура остановилась, и Морвин посмотрел вверх. Нажатием кнопки на обширной панели Малакар убрал шар.

Замигала белая лампочка, и он повернул верньер, впустив треск статических разрядов и голос:

— Сэр, я пришел только затем, чтобы сказать «Привет!». Если вы хотите, чтобы я ушел, я уйду.

Малакар тронул другую кнопку.

— Нет. Заходи. Это всего лишь меры предосторожности.

Но он продолжал следить за каждым шагом Морвина, вводя данные о его передвижении в боевой компьютер. Он просветил Морвина рентгеном, взвесил его, измерил пульс и кровяное давление, снял энцефалограмму. Он ввел эти данные в другой компьютер, который проанализировал их и вернул в боевой.

РЕАКЦИЯ ОТРИЦАТЕЛЬНАЯ — вспыхнуло на дисплее, как он того и ожидал.

— Шинд? Что скажешь?

— Я сказал бы, что он и в самом деле хочет поздороваться.

— Хорошо.

Малакар открыл ворота своей крепости, художник вошел в огромный холл и уселся на плавающий диван.

Раздевшись, Малакар ступил в туманную завесу, которая за время прохождения помыла и побрила его. В гардеробной Малакар быстро оделся, спрятав на теле всего несколько видов обычного оружия. Потом он спустился на нижний уровень и вошел в холл с другой стороны.

— Привет, — сказал он. — Как дела?

Морвин улыбнулся.

— Здравствуйте, сэр. В кого это вы стреляли, когда я снижался?

— В призраков.

— О? Ну и как? Попали?

— Ни разу… К сожалению, на Земле нет больше виноградников, но у меня еще остались кое-какие запасы их даров. Не против?

— Конечно нет.

Малакар налил два бокала и передал один Морвину.

— Глоток за твое здоровье. Потом — обед.

— Спасибо.

Бокалы звякнули.

* * *

Гейдель встал. Потянулся. Лучше. Значительно лучше. Он проверил свои руки, ноги. Кое-где еще болело… Кое-какие мышцы свело — он помассировал их. Повертел головой из стороны в сторону.

Потом подошел к грязному окну сарая и выглянул на улицу.

Длинные тени. Снова вечер.

Перед его полусонными глазами проплыло печальное синее лицо.

— Прости меня, Леди, — сказал он, уселся на ящик и стал дожидаться ночи.

Он чувствовал, как сила поет в его болячках и в новой, незаживающей язве на правой ладони.

До чего же хорошо!

* * *