Бог тебе судья

— Знаете, что они сказали? Что мы развлекаемся, что нам весело. Что мы богатенькие людишки, которые устроили себе свой город. И предложили нам самим разобраться со своими проблемами.

— Даже участковый был такого мнения?

— Я вам уже говорила, что он пытался, но у него не вышло.

— Какой-то бред! Столько людей утверждают, что видели гору трупов, и это не убедило полицию? — изумился я.

— Не совсем, — Кристина покачала головой. — Люди в бункере были напуганы и обозлены. Кое-кто из них высказал мнение, что все это было театральным представлением. Бутафорией, призванной напугать население, чтобы подчинить. Не знаю, откуда у них такое мнение, но оно было. Этого оказалось достаточно, чтобы полиция развернула машины и уехала.

— А кровь?

— Не было, — сказала Кристина. — Все тела были упакованы в мешки и только немного приоткрыты, чтобы было видно, что в них.

— Что стало с жителями деревни? Они по-прежнему в бункере?

— Отчасти, — ответила Кристина. — Мы не стали лишать свободы тех, кто хотел уйти. У нас есть данные каждого. Если это нужно полиции, мы все могли предоставить, но, увы, никто не просил. Кто-то ушел, кто-то остался. Бункер номер один предусмотрен для размещения максимум по двое в комнате, больше людей система вентиляции воздуха просто не обработает. Мы держим под контролем каждого, кто решил остаться, семьи не разделяли, селили рядом, если семья больше двух — в соседних комнатах. Одиночек по одному в комнату. Осталось всего тридцать два человека. Но мы не думаем, что среди оставшихся есть члены той группировки, которая убила наших друзей, скорее всего, они ушли.

— А если остались?

— Мы ведем круглосуточное наблюдение, констебль контролирует каждую минуту жизни.

— Почему вы все в бункере?

— Потому что мы не знаем, остались ли среди нас те, кто хочет нам навредить. В условиях деревни наблюдение установить невозможно. Днем мы работаем, но в более усиленном режиме, потому что нужно готовить запасы на зиму. А вечером возвращаемся в бункер.

— Но еще вы боитесь нападения извне?

— Да. Если они ушли, то они вернутся, чтобы добить нас.

— Вы подумали, что нас прислали те люди, которые организовали массовое убийство?

— Да. Но больше так не думаем, мы все проверили, еще раз приношу свои извинения. Вы должны понять, мы в страшном положении.

— Разве не выход разъехаться по домам? — задал я очевидный вопрос.

— Некоторым просто некуда ехать. Кто-то продал жилье и все вложил в общину, как я, например, у кого-то ничего и не было. Почти все люди, которые остались, живут в общине с самого начала и не хотят покидать свой дом.

— Вам не удалось найти хоть что-то, что укажет на убийцу или убийц?

— Нет, — покачала головой Кристина. — У нас нет ни единой зацепки. Мы предусмотрели все, кроме этого. Наша система безопасности не предполагала, что враг будет внутри.

Да уж… Казалось бы, люди построили себе тот дом, о котором мечтали. Здесь у них есть все: кров, еда, работа, единомышленники. Что могло пойти не так? Почему что-то пошло не так? Ведь это не просто сбой в голове у кого-то, массовое убийство — это явная атака, протест. Но если Кристина говорит правду, то людей здесь никто не держал и насильно не заставлял продавать свою недвижимость и вкладывать деньги в общину. Скорее всего, меценаты и спонсоры общины, сами же ее члены, обеспечены выше крыши, потому что бункер на пожертвования ста пятидесяти человек не построить. Нет, денег тут вложено премного, их можно собрать только с людей, которые ими располагают в достаточном количестве.

И все-таки, если можно уйти, зачем устраивать протесты? Видимо, уйти не так просто. Может быть, Кристина мягко стелет, а на самом деле люди пришли сюда со своей недвижимостью и деньгами, но выйти отсюда могут только босыми. Надо будет выяснить.

Я почему-то чувствовал, что причины этого страшного массового убийства кроются именно в самой общине. Мне нужно было посоветоваться с Рождественским прежде, чем задавать вопросы Кристине. Я могу выдать ей свои подозрения, и она, если причастна, скроет все улики. Нужно действовать осторожно, здесь, черт возьми, опасно.

Я похолодел. За дверью стоит констебль Николай, который одним ударом головы лишил меня чувств на несколько часов; его люди расстреляли Рождественского. С чего я так спокойно и без страха сижу тут, напротив Кристины, руки которой чешутся взять еще сигаретку. А ведь это противоречит тому, за что она боролась! И почему я не боюсь, что эта дверь откроется и мне в голову вопьется раскаленный свинец?

Ответить однозначно я не мог. Может быть, потому что Кристина не выглядела человеком, который желает обрести тоталитарную власть над жалкой горсткой людей, которые не хотят жрать химикаты и курить. Она не выглядит бешеным мясником, разрубившим двадцать человек на куски. И потом, если бы меня хотели убить, сделали бы это, возможностей было хоть отбавляй. Нет, это не она и не констебль Николай, да и сестра Николая тоже не выглядит Фредди Крюгером.

Мне стало не по себе, ведь кто-то может вернуться сюда с подмогой и перерубить оставшихся. Включая меня.