Бог тревоги

У обоих сфинксов были разбитые, как после драки, лица и женственные округлые зады. Фиванские сфинксы забрались на очень высокие постаменты. Вскарабкаться к ним, особенно в такую погоду, было вызовом для по-настоящему исступленных людей, всерьез решивших уйти в сумасшествие. Можно было запросто сорваться и умереть в попытках сойти с ума. Но, может, достаточно прикоснуться к плитам, которые их подпирали? Вероятно, никаких строгих правил и предписаний на этот счет нет. Но ведь только ленивый не трогал эту плиту. И много теперь сумасшедших бродит по городу? Вообще-то хватает. Но у меня сопротивляющийся организм. На меня не действовала зубная анестезия. На меня не подействуют и заклятия Фив в минимальной дозировке. Нужно было достать хотя бы до лап сфинкса.

Но стоило потянуться наверх, как кто-то тронул меня за задницу. В заднем кармане у меня был телефон, и я закричал, спрыгнув на землю. Передо мной был мой фанат, или, лучше сказать, поклонник, и в ногах у него бесшумно вертелся пес, которого он водил на Южное кладбище.

— Я же говорил, что живу здесь поблизости. А вы не зашли, — сказал мой поклонник устало. Вид у него был такой, как будто мы жили в параллельной реальности, где не существовало никаких средств связи, и он просто ждал меня здесь круглыми сутками, как персонажи общеизвестной пьесы Беккета ждали Годо, не прикасаясь к воде и пище.

— Теперь уж зайдете, — с печальной полуугрозой сказал он.

На моем поклоннике не было куртки, только все тот же осенний плащ, прохудившийся и совсем стертый в локтях, наверное, украденный им у нищего деда. Из-под шаровар выглядывали кроссовки в глубоких трещинах. Я поглядел на его в прошлом шелковые, а теперь жесткие, точно вырванные из щетки, усы, вихрастую буйную седину, которую, как я теперь заметил, тончайшими молниями прорезали красные нити — он решил подкрасить свою седину, и это выглядело эффектно, крашенные прядками волосы походили на молнии среди мутно-серого неба. Я не нашел ничего лучше, как послушно кивнуть.

— Пойдемте уже, ведь холодно! Я прочту вам ваше стихотворение.

— Я их уже читал.

— …Прочту стихотворение, потом угощу вас пирогом со шпинатом, это шедевр моей жены. Мы все вместе живем — жена, двое деточек.

Я вспомнил, что в прошлый раз он упоминал об одном ребенке. Все же я решил настоять, что сперва дотронусь до одного из сфинксов.

Мой поклонник подстраховал меня, и я, подтянувшись на постаменте, на секунду завис на одной руке и схватился второй за лапу. Я был уверен, что лапа окажется ледяной на ощупь, но она не была даже прохладной, скорее у лапы сфинкса была комнатная температура. Я не успел до конца понять, потому что нетренированная рука сразу же соскользнула, и я, проехавшись животом по плите, все же сумел спрыгнуть так, чтоб не угробить стоявшего подо мной поклонника.

Поклонник повел меня через заброшенные дворы к облезлому дому, который я принял бы за давно расселенный, полностью подготовленный к сносу. Несколько окон были разбиты, пусты, а стена вся увешана мемориальными плитами в честь военно-морских начальников. Я чувствовал себя как под конвоем — поклонник шел впереди, не оглядываясь, но было полное ощущение, что убежать нельзя.

Черный подъезд пах сеном и лошадью. Из него вылезла крупная женщина с частоколом зубов, не умещавшихся в ротовой полости. Как будто зубов у нее было минимум два комплекта. На женщине были галифе и мужская военная куртка. Она бросила нам связку картин под ноги.

Я невольно притормозил. На всех картинах были голубые разводы, какой-то подводный мир, синеголовые существа, лезущие на берег.

— Купите картину с автографом у художника, — сказала дама плаксивым тоном.

— Какого художника?

— Он сейчас придет! Гриша! Ты где?! — закричала дама. Из чрева подъезда раздалось глухое ворчание.

— Скорее пойдем. — С брезгливостью переступая через картины, поклонник тащил меня внутрь дома.

В квартире было так же темно, как в подъезде. Пахло прокисшим грибным супом, собачьим калом, стиркой и отсыревшими, позабытыми в стиралке вещами. Окна в комнате выходили на набережную, но понять это было нельзя — из-за слоя спрессованной грязи на стекле и подоконнике.

Вообще, сложно было поверить, что здесь не просто жили, но даже бывали когда-нибудь дети, женщины. Разве что игрушечный бегемот свешивал длинные ноги со шкафа. Бегемот производил впечатление неведомого урода из Кунсткамеры. Круглые стулья с кривыми ногами были разбросаны в середине комнаты, и мой поклонник легко скользил между ними, а над всем этим просторным, но слишком загроможденным жильем взвивался еще сильней запах прокисшего грибного супа.

Я остановился возле кровати, все не решаясь сесть. Поклонник тем временем сообщил, что продает насосы для скотобоен. Он рассказал, что для сбора крови свиньи и быка требуются разные типы насосов. Дело не в составе крови, конечно, но в разных способах забоя. Есть грязный забой и есть чистый забой. Я рассеянно его слушал, пытаясь вспомнить, с чего он вообще заговорил о своей работе. В квартире был липкий пол, и теперь уж мне стало казаться, что он липкий от крови.