Бог тревоги

У меня в сердце сидит синяя птица, и она
хочет вырваться
но я слишком упрям,
я говорю, сиди внутри, я никому
не позволю увидеть
тебя.

Вот только там речь шла о какой-то сентиментальной метафоре, а здесь птица была помехой, враждебным телом, запутавшимся во мне по глупой случайности.

Я вспомнил умершего скворца, залетевшего в форточку. С того самого ненормально жаркого дня в октябре и вплоть до сегодняшнего, ненормально теплого дня в конце январских праздников все события развивались по новой логике. Будто каждое событие, от самого мелкого и рутинного, и каждая деталь — мертвая птица, поход в музей русской иконы, пятно на стене и те двое рыгающих мужиков у мусорки, сфинксы и вонючая вода из трубы, и зиккурат из втулок, та посылка с цветами от Риты и соседка с сиденьем от унитаза на голове, и мой неотвязный поклонник, и зубоврачебный кабинет Лиды — все это было тщательно выстроено, подчинено клацающей железной рифме. Может быть, даже какой-нибудь уточненной, к примеру, форме терцины, с так называемым волнообразным перехлестом рифмовки. Только стихотворение это писалось на недостижимом для понимания языке финно-угорской группы.

* * *

Одним утром я проснулся от внезапного осознания. Я проснулся так резко, что случайно смахнул с себя Никиту, снова усевшегося мне на грудь голой, по-девичьи круглой задницей. Я вспомнил, что это чувство от взгляда на собственную могилу я уже однажды переживал.

Я вспомнил, как двадцать пять лет назад отец уехал в командировку, а мать закрутила роман с анекдотическим персонажем в ковбойской шляпе и ковбойских же сапогах, чистым порождением 90-х с их безбрежной любовью к американскому. Он подарил мне коробку печенья-суфле «Вагон виллс», на обертке которой был тоже ковбой — должно быть, и курил он исключительно «Мальборо».

Внутри упаковки печенья-суфле была картонная кибитка, и мама сказала, что купит мне столько печенья-суфле «Вагон виллс», сколько потребуется, чтобы собрать весь городок в стиле Дикого Запада — салун, офис шерифа, загон для лошадей и так далее. Условие было одно — если отец спросит, навещал ли кто-нибудь маму в его отсутствие, я отвечу ему: никто. Только одно слово.

Произнести его было очень легко, и когда этот вопрос был задан, на него был дан моментально именно этот короткий ответ и никаких других слов к нему прибавлено не было.

Ложь не стоила мне усилий. Я соврал из тех же соображений, из которых совершаются главные подлости на земле, из-за которых подлостью наш мир наводнен и пропитан. Из соображений такого порядка: «Сделаю-ка я вид, что ничего не было, что ничего не знаю, не замечал, а вдруг пронесет, а вдруг все пройдет без последствий и удастся сохранить в неизменном виде старый добрый привычный мир», — а кроме того, и картонный городок из «Вагон виллс» сам себя не построил бы.

Отец посмотрел на меня таким взглядом, которого прежде я не знавал — брезгливым и безразличным. Так следовало смотреть на вокзального попрошайку, требующего подать слепому, хотя десятью минутами раньше ты видел его, с большим интересом читавшего детектив в зале для ожидания.

Я долго раздумывал, почему именно этот, не такой уж особенный, случай так изменил и мою, и его жизнь. Почему одним этим словом, словом «никто», были уничтожены наши отношения отца и сына. В конце концов, мне было только шесть лет, я не хотел неприятностей, и я не скрывал преступления Третьего рейха, а только пытался прикрыть маму.

Потом мы оба сделали пару попыток это хоть как-нибудь изменить, но наши отношения были охлаждены до таких низких температур, при которых никакая органическая жизнь невозможна. Я снова и снова возвращался к этому эпизоду, казавшемуся малозначительным, и все чаще думал, что тогда, наверное, и выбрал свою судьбу. Выбрал путь компромисса и тихой подлости, путь полного безразличия ко всему, путь не человека, а насекомого.

А потом случился еще один эпизод, в котором фигурировало печенье. Пробравшись за ним среди ночи на кухню, я застал мать, сидевшую за столом. Она говорила по громкой связи с мужчиной, у которого был замедленный и скрипучий голос. Он сообщал ей, что машина, в которой ехал отец, попала в чудовищную аварию, погибли все, и погибли мгновенно, так что, мне это ужасно нелегко говорить, Мариночка, уф, даже и как сказать не знаю, ведь твой сын был с ним, и он тоже, само собой, погиб, извини за это «само собой», как-то странно прозвучало в этом контексте, но да, погибли все, и поскольку твой сын был там, то и он погиб, — к сожалению, именно так получается.

Выслушав все это очень внимательно и помолчав, мама сказала, что ее сын стоит прямо перед ней, и что, наверное, этот скрипучий мужик его с кем-то спутал. Ее голос звучал уверенно и даже сонно, но вот когда она подняла на меня глаза, я увидел растерянность и сомнение.