Бог в человеческом обличье

Марина переоделась в джинсы и спортивную кофту, взяла сумку и ключи от машины и покинула квартиру. День выдался по-летнему теплым, но в воздухе уже витал запах осени. Во дворе было пусто. Даже на детской площадке никто не играл. Она нырнула в салон, завела двигатель и плавно тронулась с места.

Глава 11

Когда трос мягко спружинил и остановил падение, Илья понял, что не умрет. Нахлынуло чувство облегчения – ошеломляюще сильное, перебивающее все остальные эмоции. Пока Илью тянули вверх, волокли обратно к машине, выламывая локти за спиной, его преследовала единственная мысль.

Он жив.

Жив, черт побери!

В сравнении с этим все остальное казалось ничтожным и незначительным.

Ватные ноги подкашивались. Его толкнули, он упал, впечатавшись плечом в жесткий пол, но даже не заметил этого неудобства. Тело била мелкая дрожь от бурлящего в крови адреналина. Воздуха не хватало. Илья прикрыл веки и задышал ртом, стараясь успокоиться. Невозможность видеть давила на нервы и обостряла чувства. Он раз за разом представлял, как летит в пропасть; как приходит осознание неминуемой гибели; как мучительно, невыносимо хочется жить.

Он поверил, что умрет. И собственный крик, разрывающий барабанные перепонки, будет последним, что он услышит. Илья хотел бы остановить воспоминания и сосредоточиться на чем-то ином. Но прошло не менее получаса, прежде чем мышцы расслабились, а мозг заработал в привычном режиме.

Илья все так же испытывал облегчение. Но теперь к нему примешивались обида и возмущение.

Это что? Тест какой-то? Проверка? Предупреждение? О чем ему пытались сказать? Что они ребята серьезные и шутки шутить не намерены? В следующий раз веревки не будет? Все из-за того, что он не выполнил нелепое требование сочинить песню? Они там реально считают, что подобные выходки простимулируют творческий процесс? Тупые садисты. Они вряд ли чего-то добьются, продолжая в том же духе.

Нужно вывести похитителей на диалог. Заставить их сообщить хоть какую-то информацию. Только как? Он уже пытался заговаривать и провоцировать. Но получал одни неудобства.

Когда машина остановилась и кто-то открыл дверь, чтобы вытащить его наружу, Илья придал своему голосу максимум доброжелательности:

– Послушайте, почему бы вам нормально не объяснить, что происходит?

Вместо ответа его грубо выволокли из машины.

Ступени вверх. Порог. Поворот налево. Короткая лестница. Длинный прямой коридор.

Скрипнула тяжелая дверь. Пленника толкнули вперед, сдернув мешок и расстегнув наручники. Отвыкшие от света глаза невольно зажмурились. Илья поморгал, привыкая к ярким лампам, и осторожно приоткрыл веки. Он снова находился в подвале.

Крестовский сел на кровать, упершись локтями в колени и закрыв лицо руками. Адреналиновое возбуждение отпустило, и нахлынула отупляющая усталость. Пропало желание что-то выяснять, куда-то двигаться. «Последствия стресса», – наверняка бы прокомментировала Марина. Мысль о жене показалась далекой, размазанной. Словно бы там, на воле, Илью изображал чужой человек, а сам он родился и вырос здесь, в этом подвале. И весь смысл его существования заключался в том, чтобы сочинить какую-то песню…

Илья оторвал ладони от лица и растерянно оглядел синтезатор и гитару. Совершенно бессмысленные инструменты, учитывая его полную неспособность к творчеству. Похитители ударили по больному.

Будто бы он сам не хотел сочинить песню! Последние полтора года он только и занимался, что пробовал сочинять. Ни одной достойной мелодии. Ни единой внятной строчки. Каждый день последних полутора лет Илья задавался вопросом: а не бросить ли музыку? Говорят, у каждого человека есть свой лимит – эмоций, терпения, таланта, в конце концов. Возможно, свой лимит он уже исчерпал. И больше никогда, никогда не создаст ничего ценного!

Марина не обвиняла его прямо, но явно обижалась на его холодность и отстраненность. А он просто не мог подобрать слова, чтобы объяснить элементарное: жизнь становится тусклой, когда каждый новый день похож на предыдущий. Когда просыпаешься с мыслью о том, что сегодня ты опять ничему не удивишься и ничего не создашь. Твоя жизнь словно фильм, виденный тобой сотни раз. Ты просыпаешься, умываешься, завтракаешь. И надеешься, что сюжет изменится. И актеры сыграют иначе. И диалоги станут ярче, остроумнее. Но с первой и до последней секунды фильм остается прежним.

Видит бог, Илье нравилось быть музыкантом. Весь этот процесс – создание трека, репетиции, запись, выступление перед публикой – заставлял кровь быстрее бежать по венам. Но есть ли смысл продолжать процесс, в котором наметился очевидный сбой? Долго ли просуществует группа без нового материала? Сколько еще пройдет времени, прежде чем преданные фанаты превратятся в безжалостных обличителей?

Мэт и Андрей ни разу не упрекнули Илью. Но только слепой не увидел бы в их глазах немой вопрос…