Бог всегда путешествует инкогнито

Он присел на подлокотник кресла и, улыбаясь, на меня посмотрел:

— Выпутывайся сам, Алан. Черпай из собственных источников.

Я поднялся с твердым намерением уйти отсюда. Не хватало еще обедать в компании сумасшедшего.

— У меня на это нет средств.

Он медленно, очень низким голосом произнес:

— А ты все же попробуй. Это твое последнее задание. Выполнишь — и я верну тебе свободу.

Свободу… свободу… Я поднял на него глаза. Он улыбался спокойной, нарочито решительной улыбкой.

— Вы не можете обуславливать мою свободу невыполнимым заданием. Я не могу принять это условие.

— Но… у тебя нет выбора, мой дорогой Алан. Должен ли я напоминать тебе о нашем договоре?

— Как я могу выполнить договор, если вы сами делаете его невыполнимым?

Он впился в меня властным, требовательным и безжалостным взглядом:

— Я приказываю тебе стать президентом «Дюнкер Консалтинг».

Его голос гулко раздавался в просторной комнате.

Я без страха выдержал его взгляд.

— Даю тебе три недели, — сказал он.

— Это невозможно.

— Это приказ. Что бы ни случилось, ты найдешь меня двадцать девятого августа. Я буду ждать тебя в двадцать ноль-ноль в «Жюль Верне».

У меня сжалось сердце. «Жюль Верне»… Это ресторан на верхушке Эйфелевой башни… Последние слова он произнес очень медленно, понизив голос и глядя мне прямо в глаза. Угроза была ясна и ужасна. У меня задрожали ноги. Все надежды рухнули. Я, несомненно, находился в руках безумца.

Мы долго стояли друг напротив друга, лицом к лицу, потом я повернулся на каблуках и пошел к выходу. По дороге я поймал на себе взгляд Катрин. Похоже, она была ошеломлена не меньше моего.

32

— Ива Дюбре не существует.

— Простите?..

— У телефона инспектор Птижан. Вы расслышали правильно: Ива Дюбре не существует.

— Я только два часа тому назад у него был.

— Его настоящее имя Игорь Дубровский.

Услышав это имя, я, сам не знаю почему, почувствовал легкую дурноту.

— Он русский, знатного происхождения, не замешан ни в каких темных делах. Его родители уехали из России во время революции. Им удалось вывезти с собой ценности. По всей видимости, деньги у них водились. Отпрыск учился во Франции и в Штатах. Он стал психиатром.

— Психиатром?

— Да, врачом-психиатром. Но практиковал очень мало.

— Почему?

— У меня пока мало информации, сегодня воскресенье, и добыть сведения трудно… Похоже, его исключили из медицинского сообщества. Мне сказали, что это происходит крайне редко, разве что врач совершит тяжкий проступок.

— Тяжкий проступок…

Я задумался.

— Я бы на вашем месте поостерегся.

На этих словах я услышал в трубке еще какие-то звуки, обрывки слов.

«С кем это вы говорите, Птижан? Кто это?»

Приглушенный шум. Видимо, Птижан прикрыл трубку рукой.

«Только что звонили с центральной и сказали, что вы запросили картотеку. В чем дело, Птижан? Что за хреновина? Я не желаю, чтобы меня затаскали, Птижан, ясно? И потом…»

Трубку повесили, и в ней зазвучали бесконечные короткие гудки. Я сразу почувствовал себя одиноким, один на один с нараставшей во мне тревогой.

Квартира вдруг показалась мне пустой и очень тихой. Я положил трубку и подошел к окну. Из-за бесчисленного множества огней совсем нельзя было различить звезды на небе.

Я был ошеломлен. Уже сам факт, что Дюбре скрыл от меня свое настоящее имя, выбил меня из колеи. Человек, которому я доверился, оказался не тем, за кого себя выдавал.

Тяжкий проступок… А какова тяжесть совершенного?

Нервное и психическое напряжение, скопившееся после того, как меня похитили двадцать четыре часа тому назад, навалилось на меня, и я почувствовал себя опустошенным, совсем без сил.

Я погасил свет и забился под одеяло. Но сон не шел, хотя я очень устал.

Я без конца вспоминал условия неслыханного, абсурдного договора с Дюбре, и мне становилось все страшнее.

Гарантом будет твоя жизнь…

Этот тип способен перейти к действию, теперь я в этом был уверен.

Я проснулся среди ночи, весь в поту. Во сне меня осенило: в тот час, когда подсознание становится хозяином положения, легче всего выудить из бездонного колодца памяти то, что там затерялось среди огромного количества познаний, опытов и кучи забытой информации.

Имя того психиатра, что написал статью о самоубийцах и указал дорогу в укромное место на Эйфелевой башне, где самоубийство приобретало грандиозные черты, было Дубровский.

33

Весь следующий день я провел в каком-то странном состоянии. За подспудным страхом, который теперь повсюду меня сопровождал, я снова ощутил одиночество. Я был очень одинок, один во всем мире. И вынести это было труднее всего.

Во всей враждебной вселенной одна Алиса была для меня светлым пятном. Конечно, она всего лишь коллега, даже не друг, но я ценил в ней естественность, она была настоящая. Я чувствовал, что она тоже меня ценит, просто так, без всякой задней мысли. И это само по себе было здорово.