Богач, бедняк. Нищий, вор. Книги 1-3

— Разве я многого требую? — спрашивал Дейв. — Только случайно попавшегося у меня на пути оленя, свежего лесного воздуха, бьющего мне в нос. Я никого не виню за то, что меня время от времени бросают в тюрьму, — что делать? Такова их профессия, как и охота — мое ремесло. Я не ворчу, не жалуюсь, спокойно провожу пару месяцев за решеткой то тут, то там. Как это ни странно, но меня всегда задерживают и арестовывают в зимние месяцы, поэтому я не испытываю здесь, в тюрьме, особых лишений. Но что бы они ни говорили обо мне, им никогда не удастся представить меня преступником, нет, сэр, этому не бывать. Я — американец, живущий в американских лесах и зарабатывающий себе на жизнь, отстреливая американских оленей. Они изобретают всевозможные правила, законы для городских жителей, посещающих стрелковые клубы, и я не имею ничего против. Просто все их правила, все их законы не работают, вот и все. — Он снова сплюнул. — Но есть одна вещь, которая приводит меня в отчаяние. Это — лицемерие. Так вот. Однажды тот самый судья, что посадил меня в тюрьму, ел оленину того самого животного, которого я убил за неделю до этого. Ел в своей столовой, в своем доме, и эту оленину за его деньги купил его собственный повар. Лицемерие — вот язва, разъедающая душу американца. Стоит ли далеко ходить? Возьмем твое дело, сынок. Что ты такого особенного натворил? Только то, что сделал бы каждый на твоем месте, будь у него такой шанс. Тебе предложили вкусный соблазнительный кусочек, и ты его проглотил. В твоем возрасте, сынок, чресла твои ноют невыносимо, не дают тебе покоя, и никакие книжные нравоучения не могут это предотвратить. Могу побиться об заклад. Тот самый судья, который собирается засадить тебя в тюрьму, украсть у твоей молодой жизни целых четыре года, получи он соблазнительное предложение от этих маленьких пышнозадых девиц, будучи при этом уверенным в том, что никто за ним не подглядывает, стал бы скакать, выделывать перед ними кульбиты, как спятивший от похоти козел. Точно так, как мой судья уплетал мою оленину. Тоже мне, изнасилование — преступление, преследуемое законом! — Дейв с отвращением сплюнул. — Все это законы для стариков. Что знает эта соблазнительная вертихвостка о преступлениях, преследуемых законом? Все это одно лицемерие, сынок, сплошное лицемерие, и так везде!

Дверь камеры открылась, появился Джо Кунц. С тех пор как Томас сообщил нанятому для него дядей Гарольдом адвокату, что и Джо тоже трахнул этих двух девиц-близнецов, и Кунцу стало об этом известно, полицейский не проявлял к нему особого дружелюбия. Ведь он женат, имеет троих детей.

— Джордах, на выход! — приказал Джо.

В кабинете сержанта Хорвата его ждали отец, Аксель Джордах, дядя Гарольд и адвокат, молодой человек в толстых очках, с беспокойным взглядом и нездоровым цветом лица. Еще никогда его отец так плохо не выглядел, даже в тот день, когда он его ударил.

Том ждал, что отец поздоровается с ним, скажет, как всегда, «хелло», но старик молчал, тогда и Томас решил промолчать.

— Томас, — сказал адвокат. — Счастлив сообщить, что все улажено ко всеобщему удовлетворению.

— Да-а, — отозвался Хорват, сидевший за своим столом. Но что-то не чувствовалось, что он сильно удовлетворен исходом дела.

— Ты свободен, Томас, — добавил адвокат.

Том с сомнением рассматривал этих пятерых человек в комнате. Он не заметил особой радости ни на одном из лиц.

— Вы хотите сказать, что я свободен и теперь могу уйти из этого притона?

— Совершенно верно, — ответил адвокат.

— Пошли, — сказал Аксель Джордах. — Я уже и так зря потратил немало времени в этом захудалом городишке. — Резко повернувшись, он захромал к выходу. Томасу сейчас хотелось вырваться вперед и убежать отсюда, чтобы, не дай бог, они не передумали. Но ему пришлось медленно, чинно идти за отцом.

День уже склонялся к вечеру, но еще светило солнце. В камере не было окон, и никак нельзя было определить, какая на улице погода. С одной стороны шагал отец, с другой — дядя Гарольд. Ведут его, как арестованного. Все сели в машину дяди Гарольда. Аксель впереди, рядом с водителем, а Томас получил в свое распоряжение все заднее сиденье. Он сидел молча, не задавая никаких вопросов.

— Я выкупил тебя, если тебе это интересно, — сказал отец. Он не повернулся к нему, а говорил, словно обращаясь к ветровому стеклу. — Пять тысяч долларов этому Шейлоку за фунт его плоти. Думаю, это было самое дорогое траханье в истории. Остается только надеяться, что оно стоило таких больших денег.

Томасу хотелось сказать, что он очень жалеет о том, что произошло, что когда-нибудь вернет отцу свой долг, но слова застряли у него в горле.

— Только не думай, что я сделал это ради тебя, — продолжал отец, — или дяди Гарольда…

— Ну что ты, Аксель…— упрекнул его Гарольд.