Богач, бедняк. Нищий, вор

— Поступай как знаешь, мама, — спокойно сказал Рудольф. — Но если ты так сделаешь — все, конец. Не будет тебе больше ни машины, ни вечеров за бриджем, ни кредита в магазинах, ни салонов красоты, ни ужинов с отцом Макдоннеллом. Подумай об этом. — Он встал. — А сейчас мне пора идти. Марта собирается кормить Билли ужином. Советую тебе присоединиться к ним.

Когда он выходил из комнаты, по щекам матери текли слезы. Дешевый это трюк — пугать старуху, подумал он. Ну почему бы ей просто не умереть? Достойно — незавитой, неподкрашенной, ненарумяненной.

В коридоре стояли дедушкины часы, и Рудольф увидел, что у него еще есть время позвонить Гретхен, если он сразу получит связь с Калифорнией. Он заказал разговор и в ожидании звонка налил себе еще виски. Колдервуд может учуять запах алкоголя и осудить его, но Рудольф на такие вещи уже не обращал внимания. Потягивая бурбон, он вспоминал, что делал в этот час накануне. Лежал в погруженной во мрак комнате в теплой мягкой постели, на полу валялись красные шерстяные чулки, с его дыханием смешивалось другое — ароматное теплое дыхание, отдававшее ромом и лимоном. Лежала ли его мать когда-нибудь холодным декабрьским вечером в ласковых объятиях любимого, окруженная разбросанной в спешке одеждой? Такой картины не возникало перед его мысленным взором. Неужели Джин, состарившись, будет лежать вот так же на взбитых подушках, глядя сквозь толстые стекла очков, растянув в презрительной гримасе старые накрашенные губы? Лучше об этом не думать.

Зазвонил телефон — это была Гретхен. Рудольф постарался побыстрее поставить ее в известность о том, что произошло за день, сказал, что Билли благополучно доставлен к нему в дом и, если она считает нужным, он через два-три дня может отправить Билли на самолете в Лос-Анджелес. Или же она хочет сама приехать на восток?

— Нет, — сказала она. — Посади его на самолет.

Рудольф сразу обрадовался, получив предлог во вторник или в среду поехать в Нью-Йорк. А там — Джин.

— Я и выразить не могу, как я благодарна тебе, Руди, — сказала Гретхен.

— Ерунда, — сказал он, — когда у меня появится сын, я тоже буду рассчитывать на тебя. Я дам тебе знать, каким рейсом Билли полетит. И очень может быть, что скоро сам приеду тебя навестить.

Познать жизнь других людей…

Когда Рудольф позвонил, дверь открыл сам Колдервуд. Одет он был по-воскресному, хотя священная для евреев суббота была уже позади: темный костюм с жилетом, белая рубашка, галстук приглушенных тонов, черные ботинки. В большом доме Колдервуда, где чувствовалась скаредность, всегда было мало света, и потому Рудольф не мог разглядеть выражение его лица.

— Проходи же, Руди, — ровным тоном произнес Колдервуд. — Ты немного опоздал.

— Извините, мистер Колдервуд, — сказал Рудольф, следуя за стариком, который стал тяжело передвигаться, экономно отмеряя оставшиеся до могилы шаги.

Колдервуд провел Рудольфа в темную комнату, отделанную дубовыми панелями, которую он называл кабинетом. Здесь стояли большой письменный стол красного дерева и несколько кожаных кресел с потрескавшимися дубовыми подлокотниками. Застекленные книжные шкафы были битком набиты папками с оплаченными счетами и протоколами деловых операций, которые за двадцать лет провел Колдервуд.

— Садись, Руди, — пригласил он, указав на одно из кресел, и скорбно заметил: — Я вижу, ты уже успел выпить. Мои зятья, к сожалению, тоже пьют. — Две старшие дочери Колдервуда уже вышли замуж, и одна жила теперь в Чикаго, а другая — в штате Аризона. Рудольф подозревал, что обеих девушек побудила к замужеству не столько любовь, сколько география: лишь бы уехать подальше от отца. — Но я пригласил тебя не за тем, чтобы беседовать на эту тему, — продолжал Колдервуд. — Мне хочется поговорить с тобой как мужчина с мужчиной в отсутствие миссис Колдервуд и Вирджинии. Они пошли в кино, так что мы можем говорить свободно. — Такие долгие предисловия были не в характере старика. Держался он несколько смущенно, что тоже было на него не похоже. Рудольф ждал продолжения — от него не ускользнуло то, как Колдервуд перебирал лежавшие на столе предметы, взял нож для разрезания бумаг, дотронулся до чернильницы.

— Рудольф… — Он зловеще откашлялся. — Признаться, меня удивляет твое поведение.

— Мое поведение? — На секунду у Рудольфа мелькнула нелепая мысль, что Колдервуд каким-то образом пронюхал о нем и Джин.

— Да, твое поведение, — повторил Колдервуд и огорченно продолжал: — Это на тебя совсем не похоже. Ты для меня был все равно что сын. Больше, чем сын. Я всегда считал тебя честным, открытым и полностью доверял тебе. И вдруг на тебя как будто что-то нашло. Ты начал действовать за моей спиной, притом без всяких на то оснований. Ты ведь знаешь, что мог просто позвонить в дверь моего дома, и я бы с радостью тебя принял.

— Простите, мистер Колдервуд, но я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал Рудольф. Старость есть старость. Значит, и Колдервуд не исключение.

— Я говорю о чувствах моей дочери Вирджинии, Руди. И не отрицай!

— Но, мистер Колдервуд…