Богач, бедняк. Нищий, вор

Когда он рассказал Джин про Вирджинию, она только посмеялась, заметив: «Ах ты, несчастный обаяшка!» А когда они однажды поздно подъехали к его квартире и он заметил Вирджинию в темном подъезде напротив, Джин хотела было пойти туда и пригласить ее на бокал вина.

Все это отражалось на его работоспособности: с удивлением он обнаружил, что ему приходится по нескольку раз перечитывать простые отчеты, прежде чем до него доходит смысл. Спал он беспокойно и просыпался разбитым. Впервые в жизни у него появились прыщики на подбородке.

Как-то на вечеринке в Нью-Йорке он познакомился с полногрудой блондинкой, вокруг которой весь вечер крутились трое мужчин, но она явно дала понять Рудольфу, что хотела бы уехать домой с ним. Он привез блондинку в ее квартиру рядом с Пятой авеню, узнал, что она женщина богатая, что она разведена, одинока, что ей надоели мужчины, гоняющиеся за ней по Нью-Йорку, и что она находит его восхитительно сексуальным (хорошо бы она выразила это иначе). Они легли в постель после одной порции виски, но он никак не сумел проявить себя и был вынужден бежать под хриплый смех, несшийся из-под простыни.

— Самым несчастливым днем моей жизни, — сказал он Джин, — был тот, когда ты приехала в Порт-Филип снимать магазин.

Тем не менее, что бы ни случилось, он не переставал любить ее, по-прежнему хотел на ней жениться и жить с ней до конца своих дней.

Он звонил ей целый день, десять раз, двенадцать, но никто не снимал трубку. «Ну еще, последний раз, — решил он, уныло сидя в гостиной своей нью-йоркской квартиры. — Еще самый последний раз, и, если ее нет дома, пойду напьюсь до чертиков, буду приставать к девкам и с кем-нибудь подерусь в баре, и, если, возвращаясь домой, увижу в подъезде Вирджинию Колдервуд, приведу ее сюда, пересплю с ней, а потом позвоню в психиатричку, чтобы приехали со смирительными рубашками и забрали нас обоих».

Гудки, гудки — он уже собирался повесить трубку, как вдруг на другом конце провода раздался тихий, по-детски вкрадчивый голос Джин:

— Алло?

— У тебя был испорчен телефон? — спросил он.

— Не знаю. Меня весь день не было дома.

— Может, тебя не будет дома и всю ночь?

После паузы она ответила:

— Нет.

— Мы увидимся? — Он был готов бросить трубку, если она скажет «нет». Однажды он сказал ей, что она вызывает у него только два чувства: либо ярость, либо экстаз.

— А ты хочешь?

— Значит, в восемь? Не пей ничего дома. Приедешь и выпьешь у меня. — Он выглянул в окно — Вирджинии Колдервуд нигде не было видно.

— Я должна принять ванну, и мне не хочется никуда лететь сломя голову. Может, ты приедешь ко мне?

— Звенят литавры, трубят фанфары! — сказал он.

— Пожалуйста, не пытайся блистать познаниями, — сказала она, но фыркнула.

— Какой этаж?

— Четвертый. Лифта нет. Побереги свое сердце. — Она повесила трубку.

Он принял душ и переоделся. Руки у него дрожали, и, бреясь, он здорово порезался. Кровь долго не останавливалась, и лишь в пять минут девятого он нажал кнопку ее звонка в доме на Восточной Сороковой улице.

Дверь открыла незнакомая ему девушка в джинсах и свитере.

— Привет. Меня зовут Флоренс, — сказала она и крикнула: — Джинни, кавалер прибыл.

— Входи, Руди, — раздался голос Джин из-за двери, выходившей в холл. — Я крашусь.

— Спасибо, Флоренс, — поблагодарил Рудольф и прошел в комнату Джин.

Она сидела голая за столом перед маленьким зеркалом и красила ресницы. Он и не догадывался, что она красит ресницы. Но ничего не сказал ей. Ни о ее ресницах, ни о том, что она сидит голая. Он в изумлении оглядывал комнату. Стены почти сплошь были оклеены его фотографиями: Рудольф улыбающийся, хмурящийся, щурящийся, что-то пишущий в блокноте. Некоторые снимки маленькие, другие увеличены до невероятных размеров. И на всех он был в самом выгодном ракурсе. «Все позади, — благодарно подумал он. — Все позади. Она решилась».

— Я откуда-то знаю этого человека, — сказал он.

— Я так и думала, что ты его узнаешь, — сказала Джин. Изысканная в своей упругой розовой наготе, она продолжала спокойно красить ресницы.

За ужином они говорили о свадьбе. А к десерту чуть не решили все отменить.

— Мне лично, — не без злости сказал Рудольф, — нравятся девушки, которые знают, чего они хотят.

— Что ж, я знаю, чего я хочу, — сказала Джин. Во время их препирательств она все больше мрачнела. — И мне кажется, уже знаю, как проведу выходные, — продолжала она. — Я останусь дома, обдеру эти фотографии — все до одной — и побелю стены.

Прежде всего она упорно настаивала на том, чтобы об их женитьбе никто не знал. Он хотел немедленно сообщить о свадьбе всем, но она покачала головой:

— Никакой огласки.

— Но у меня есть сестра и мать, — сказал Рудольф. — А кстати, еще и брат.