Богач, бедняк. Нищий, вор

Он вошел в кубрик. Игра в покер прекратилась, но народу стало гораздо больше: те, кто присутствовал при том, как сцепились Томас и Фальконетти, предупредили соседей по каютам, и матросы явились в кубрик посмотреть, как будут развиваться события. Комната гудела от разговоров, но когда вошел Томас, уже успокоившийся и нормально дышащий, все умолкли. Томас взял кофейник и налил себе кофе.

— У меня полчашки пропало, — сказал он, сел и, снова развернув газету, стал читать.

С заработанными деньгами в кармане и с болтающейся через плечо сумкой покойного норвежца он спустился по трапу. Дуайер шел следом. Никто не попрощался с Томасом. С той ночи, когда во время шторма Фальконетти выбросился за борт, матросы перестали разговаривать с Томасом. Ну и черт с ними! Фальконетти сам виноват. Он обходил Томаса стороной, но, когда раны на лице зажили, начал срывать злость на Дуайере, если Томаса не было поблизости. Дуайер говорил, что Фальконетти при каждой встрече с ним непременно чмокает губами, а однажды, возвращаясь с вахты, Том услышал из каюты Дуайера крик. Дверь была не заперта, и, войдя, Томас увидел, что Дуайер лежит на полу, а Фальконетти стаскивает с него штаны. Томас двинул Фальконетти кулаком в нос, а затем пинком в зад вышвырнул из каюты.

— Я предупреждал тебя, — сказал он. — Теперь лучше не попадайся мне на глаза. Потому что всякий раз, как я увижу тебя, будешь получать еще порцию.

— Господи, Томми, — со слезами на глазах сказал Дуайер, натягивая штаны. — Я никогда не забуду, что ты для меня сделал! Тысячу лет буду помнить!

— Не распускай нюни! Больше он тебя не тронет, — ответил Томас.

Фальконетти больше не задевал никого. Он всячески старался избегать Томаса, но хотя бы раз в день им все равно приходилось где-нибудь сталкиваться. И каждый раз Томас говорил: «Подойди-ка сюда, скотина»; лицо у Фальконетти нервно дергалось, волоча ноги, он послушно подходил к Томасу, и тот с силой ударял его под дых. Делал он это нарочито демонстративно, на виду у матросов, но ни в коем случае не в присутствии офицера. Скрывать что-то от команды не имело смысла: увидев, во что в тот вечер он превратил физиономию Фальконетти, матросы обо всем догадались. Более того, Спинелли, палубный матрос, как-то сказал Томасу: «А я все думал, где я тебя раньше видел?» «А ты меня раньше не видел», — возразил Томас, хотя знал, что отрицать уже бесполезно. «Говори-говори, — сказал Спинелли. — Лет пять-шесть назад я видел, как ты нокаутировал одного негритоса на ринге в Куинсе». «Я ни разу в жизни не был в Куинсе». «Это твое дело, — примирительно замахал руками Спинелли, — меня это не касается».

Томас не сомневался, что Спинелли расскажет команде о своем открытии, а в профессиональном боксерском журнале «Ринг мэгэзин» любой без труда отыщет сведения о его карьере, но в открытом море ему беспокоиться не о чем. А вот на берегу надо держать ухо востро. Пока же он с удовольствием продолжал морально уничтожать Фальконетти. Как ни парадоксально, матросы, которых еще недавно Фальконетти терроризировал, хотя теперь и презирали его, но возненавидели Томаса за его обращение с итальянцем. Им было унизительно сознавать, что они долгое время терпеливо сносили выходки ничтожества, с которого за десять минут сумел сбить всю спесь человек, достававший многим из них лишь до плеча и за два рейса ни разу не повысивший голоса.

Фальконетти старался не заходить в кубрик, если знал, что Томас там. Однажды, когда он не сумел вовремя улизнуть, Томас не ударил его, но сказал:

— Сиди здесь, скотина. Я приведу тебе компанию.

Он спустился в каюту Ренвея. Негр сидел один на краю своей койки.

— Идем со мной, — сказал Томас.

Напуганный Ренвей последовал за ним. Увидев Фальконетти, он было попятился, но Томас втолкнул его в кубрик.

— Мы просто посидим как воспитанные люди рядом с этим джентльменом и послушаем музыку, — сказал Томас. В кубрике играло радио.

Томас сел справа от Фальконетти, а Ренвей — слева.

Фальконетти не шелохнулся. Тупо сидел, опустив глаза на неподвижно лежавшие на столе здоровенные ручищи.

— Ну ладно, на сегодня хватит. Теперь можешь идти, скотина, — наконец сказал Томас.

Фальконетти встал, не глядя на наблюдавших за ним матросов, вышел на палубу и прыгнул за борт. Второй помощник капитана, который находился в ту минуту на палубе, видел это, но был слишком далеко и не мог помешать ему. Судно развернулось, и с полчаса они без особого усердия кружили на месте в поисках, но море было слишком бурным, а ночь слишком темной, и найти Фальконетти не представлялось возможным.

У пирса Томас и Дуайер взяли такси.

— Угол Бродвея и Девяносто шестой, — сказал Томас шоферу. Он сказал первое, что ему пришло в голову, но когда они уже подъезжали к тоннелю, он сообразил, что угол Бродвея и Девяносто шестой совсем рядом с домом, где он когда-то жил с Терезой и сыном. Его совершенно не волновало, что он, быть может, больше никогда в жизни не встретится с Терезой, но тоска по сыну подсознательно заставила его дать шоферу этот адрес: а вдруг он случайно увидит мальчика!