Богач, бедняк

Было еще рано, и Рудольф ехал медленно, с удовольствием разглядывая город. Маленькие детишки в ярких, цветастых ветровках ездили на трехколесных велосипедах по тротуару или играли на лужайках, на которых уже пробивалась весенняя зелень. Молодая женщина в брюках толкала впереди себя детскую коляску, радуясь яркому солнцу. Дряхлый пес дремал на теплых ступенях большой, окрашенной в белый цвет пекарни, где выпекали коврижки с имбирным орехом и пряники. Почтальон Хоукинс приветливо помахал ему рукой, Рудольф помахал ему в ответ. Полицейский Слэттери, стоя возле своего патрульного автомобиля, разговаривал с садовником. Он улыбнулся Рудольфу. Два профессора с кафедры биологии, шедшие в университет на работу, погруженные в ученую беседу, вскинули головы, здороваясь с ним коротким кивком: «хелло!» В этой части города с его большими деревьями, большими просторными деревянными домами и тихими улицами царила особая безмятежная атмосфера еще не ушедшего далеко девятнадцатого века, когда не было войн, никаких бумов, никаких депрессий. Рудольф не переставал теперь удивляться: как это он еще совсем недавно рвался вон из этого городка, где его все знали, где на каждом углу с ним все здоровались, рвался в незнакомый, с какой-то серой, каменной враждебностью Нью-Йорк, с подстерегающими на каждом шагу неожиданностями.

По пути к административному корпусу он, проезжая мимо легкоатлетического стадиона, увидел Квентина Макговерна, в сером спортивном костюме, бегущего легкой трусцой по гаревой дорожке. Рудольф остановился, вышел из машины. Квентин к нему подбежал — высокий, серьезный молодой человек с выступившими капельками пота на гладкой черной коже. Они пожали друг другу руки.

— Первая лекция у меня в одиннадцать, — сказал Квентин, — а сегодня такой хороший денек, самый раз побегать, после того как всю зиму тренировался в спортивном зале.

Они уже не бегали вместе по утрам. После женитьбы Рудольф под влиянием Джин стал заниматься теннисом. В любом случае это уже подвиг, достойный спартанца: каждый день просыпаться в семь утра, в любую погоду вылезать из теплой кровати от разомлевшей от сна жены и три четверти часа бегать по гаревой дорожке, стараясь не отставать от молодого спортсмена, достигшего пика своей спортивной формы. К тому же рядом с Квентином он чувствовал себя уже стариком. Он и без того в прошлом уделял таким пробежкам немало времени.

— Ну, как дела, Квентин?

— Неплохо. Пробегаю двести метров за двадцать две и восемь десятых секунды. Тренер говорит, что попробует меня на длинной дистанции — четыреста метров и еще в эстафете.

— Ну а что говорит твоя мать, по-прежнему жалуется?

Квентин улыбнулся, вспоминая их пробежки ранним утром в холодные зимние дни.

— Говорит, чтобы я сильно не задирал нос. Матери, как известно, не меняются.

— Ну а как успехи в колледже?

— Очевидно, произошла какая-то ошибка. Меня включили в особый, льготный список декана факультета.

— Ну а что говорит твоя мать по этому поводу?

— Говорит, что администрация это сделала только потому, что я цветной, а им очень хочется продемонстрировать, какие они либералы.

— Если у тебя возникнут какие-то недоразумения с матерью, попроси ее позвонить мне.

— Обязательно, мистер Джордах.

— Ну, мне пора. Передай привет отцу.

— Мой отец умер, мистер Джордах, — тихо сказал Квентин.

— Извини меня, — смутился Рудольф. Он сел в машину. Боже, как все же получилось неудобно, подумал он. Отец Квентина проработал, по крайней мере, лет двадцать пять у Калдервуда. Кто-то мог сообразить и сообщить им о его смерти!

После разговора с Квентином настроение у него испортилось, и утро уже не казалось таким приятным и чистым.

Все места на стоянке возле административного корпуса были заняты, и ему пришлось припарковать машину ярдов за пятьсот от здания. Всю свободную землю превращают в автостоянки, подумал он с раздражением, запирая дверцу. В Нью-Йорке у него из машины стащили радиоприемник, и теперь он постоянно ее запирал, даже если отлучался на какие-то пять минут. У него даже возник небольшой спор с Джин по этому поводу. Джин никогда не запирала дверцы машины, более того, постоянно оставляла дверь дома открытой, когда находилась там одна. «Можно, конечно, любить ближнего своего, — увещевал он ее, — но глупо не обращать внимания на внутреннюю потребность человека в краже».

Он дернул дверцу, проверяя замок, и услышал, как его кто-то окликнул, назвав по имени.