Богач, бедняк

— Для первых родов все идет нормально, — успокаивал он его. Но его спокойствие заставляло Рудольфа нервничать еще больше. Весь день время от времени он заходил в палату Джин, словно наносил визит вежливости. Он предложил Рудольфу пойти пообедать в кафетерии больницы, но такое предложение привело его просто в ужас: неужели он думает, что он, Рудольф, способен оставить свою жену мучиться, а сам будет набивать себе спокойно желудок?

— Я отец, — ответил он, — а не акушер.

— Отцам, между прочим, тоже нужно есть, — засмеялся доктор Левин. — Им нужно сохранять силы.

Какой равнодушный негодяй-материалист! Если они когда-нибудь решатся завести еще одного ребенка, то он воспользуется услугами другого врача, человека, а не бездушной машины.

Джин родила перед самой полуночью. Девочка. Когда доктор Левин вышел из родильного отделения сообщить Рудольфу, что мать и младенец чувствуют себя хорошо, он уже любил доктора, не помня зла.

Он шел рядом с каталкой, на которой Джин везли в палату. Жена показалась ему такой маленькой, изможденной, а когда попыталась ему улыбнуться, то не смогла — это требовало слишком больших усилий.

— Теперь ей нужно поспать, — сказал доктор. — Можете ехать домой.

Когда Рудольф выходил из палаты, она сказала ему вслед поразительно бодрым голосом:

— Прошу тебя, Руди, завтра принеси мою «лейку». Хочется иметь реальное воспоминание о первом дне жизни дочери.

Доктор Левин проводил его в отделение для новорожденных, чтобы он увидел через стекло свою дочь. Она спала вместе с другими пятью младенцами. Доктор показал на нее пальцем:

— Вот — ваша дочь!

Все шестеро были на одно лицо. Шестеро — за один только день. Бесконечный поток новых жизней. Врачи-акушеры, должно быть, самые большие циники в мире.

Рудольф вышел из больницы. На улице похолодало. Утром было тепло, и он не захватил с собой пальто. Весь дрожа, он подошел к машине. На этот раз он забыл запереть дверцу, но радиоприемник был на месте.

Он понимал, что сейчас слишком взволнован, слишком возбужден и не заснет. Ему хотелось кому-нибудь позвонить, выпить, отпраздновать свое отцовство, но уже час ночи, и он, конечно, не имел права никого будить.

Он включил обогреватель. Подъезжая к дому, он уже согрелся. В окнах горел свет: Марта не стала его выключать, чтобы ему было видно, куда ехать. Шагая через лужайку к дому, он вдруг заметил на крыльце чью-то тень.

— Кто там? — резко спросил он.

Фигура медленно вышла на свет. Вирджиния Калдервуд, в сером пальто на меху, с шарфом, намотанным на голове.

— Боже, это ты, Вирджиния! — воскликнул он. — Что ты здесь делаешь?

Она подошла и теперь стояла рядом, очень близко от него, глядя на него в упор своими большими черными глазами на бледном, тонком, красивом лице.

— Я все время названивала в больницу, чтобы узнать, как у Джин дела. Выдавала себя за твою сестру. Я все знаю. Она родила. Этот ребенок должен был быть моим.

— Вирджиния, тебе лучше пойти домой, — сказал Рудольф, делая шаг назад, чтобы она к нему не прикоснулась. — Если твой отец узнает, что ты бродишь здесь ночью…

— Плевать я хотела, узнают, что я была здесь, или нет, — сказала Вирджиния. — Я не стыжусь…

— Может, отвезти тебя домой? — предложил он. Пусть ее семья разбирается, в своем уме она или нет. Но не он. И не в такую счастливую для него ночь. — Тебе нужно как следует выспаться и ты…

— У меня нет дома, — ответила Вирджиния. — Мой дом — твои объятия. Там мое место. Отец не знает, что я в городе. Мой дом здесь, рядом с тобой, и тут мое место.

— Нет, Вирджиния, это не твое место, — остановил ее Рудольф. Он всегда был человеком нормальным, здравомыслящим и перед лицом безумия чувствовал полную беспомощность. — Я здесь живу со своей женой.

— Она соблазнила тебя, украла у меня, — выпалила Вирджиния, — встала между нашей любовью. Боже, как я молилась сегодня, чтобы она умерла там, в больнице.

— Вирджиния, опомнись! — Прежде его никогда особо не шокировали ее слова и поступки. Они его раздражали, забавляли, вызывали жалость, но сегодня ее поведение его испугало. Впервые до него дошло, что Вирджиния может стать опасной. Как только он придет домой, немедленно позвонит в больницу, предупредит обслуживающий персонал, чтобы они не пускали Вирджинию Калдервуд ни в палату новорожденных, ни в палату жены.

— Вот что, — примирительно сказал он, — садись в машину, я отвезу тебя домой.

— Нечего обращаться со мной как с ребенком, — отмахнулась Вирджиния. — Я не ребенок. И у меня есть своя машина, стоит неподалеку, через квартал. Я не нуждаюсь в том, чтобы меня куда-то отвозили.

— Вирджиния, — пытался урезонить он девушку. — Я очень устал и хочу спать. Если тебе на самом деле очень нужно со мной поговорить, позвони завтра утром.